Самоубийство. Подготовка (СИ)

Я любил ходить на почту еще и потому, что заодно можно было навестить бабушку Настю (это моя прабабушка, дедова мама, но на прабабушек тоже говорят: "бабушка"). Ее дом найти легко: просто пройти насквозь двор между почтой и старой школой и попадешь на соседнюю улицу - Степную, и первый же дом - ее, бабы Насти. Дом старый, саманный, построенный еще в 30-е прадедом Мироном - жила в нем баба Настя с дедовым братом Михаилом (его все называли "Мишка", потому что он был человек пьющим, а к пьющим людям часто обращаются не очень уважительно, без отчества; я же его любил, к тому же он был чуть младше деда, поэтому мне как-то не с руки называть его просто Мишкой, а если назову "дядей Мишей", тогда вы перепутаете с бабушкиным братом - дядей Мишей Ловеласом, а - "дедом Мишей" - то с дедом по отцу, которого тоже звали Мишей; поэтому я кругом пишу - "дедов брат Михаил"). Сюда же приезжали в отпуск и на выходные дедовы сестры - Аня, Дина и Майя (а по дороге заходили к нам на чай, угощая конфетами "фазан").

Баба Настя наливала мне кружку молока и расспрашивала, как у меня дела (однажды, рассказывая, как у меня дела в школе, я показал бабе Насте какую-то книжку или тетрадку, на что баба Настя сказала: "Не могу прочитать, я же неграмотная" - это меня тогда поразило до глубины души, до этого я никогда не встречал неграмотных людей и думал, что они все жили до революции; еще более удивительным для меня было то, что этот неграмотный человек оказался в моей собственной семье, где уже были два золотых медалиста - мама и тетка Оля, а другая моя прабабка, Олимпиада (баба Липа), окончила женскую гимназию в Мариуполе) - мы подолгу сидели во дворе, потому что в доме у них было очень тесно (тогда, сидя у бабы Насти во дворе, я совсем не задумывался о том, что когда-то они жили в этом доме вдесятером: прадед Мирон с бабой Настей и их восемь детей - у деда было четыре брата и три сестры). Мне очень нравилось у бабы Насти - они с Михаилом жили не очень зажиточно в отличие от моих бабушки с дедом, тем более, что Михаил выпивал и нигде не работал (в молодости, "по пьяной лавочке", он провел год в тюрьме и еще один год - в "дурдоме", о чем не принято было упоминать), но все же у них, как у всех в нашем селе, были сад и виноградник, а значит, они делали вино и его продавали (бывали, впрочем, годы, когда Михаил употреблял весь виноматериал еще на стадии "браги"), а к тому же Михаил был хорошим рыбаком, ходил в море круглый год и ловил много рыбы, которую, опять же, они с бабой Настей могли продать. Во дворе у них было красиво и уютно, как в тех дворах с садами ("вишневыми коло хаты"), что показывают в украинских кинофильмах - с колодцем-крыницей с цепью на вороте, подсолнухами, лопухами и тыквами. Всегда считал села вроде нашего разновидностью рая на земле - местом, где ты можешь не работать, сидеть круглый год (сколько той зимы?) под вишней, пить вино, ловить рыбу на пропитание и не слишком заботиться о хлебе насущном.

Я навещал бабу Настю всякий раз, когда шел на почту, а иногда и просто так - без почты, но все же сейчас мне кажется, что бывал я у нее слишком редко - всего несколько раз за лето. В детстве все кажется вечным - мне казалось, что баба Настя никуда не денется.

- "Волна" -

Я уже почти у центра - по правую руку от меня массивные железные ворота (с фигурными нашлепками в виде чаек; конкуренцию чайкам в деле украшения ворот пионерлагерей и частных усадеб у нас могут составить только дельфины) пионерлагеря "Волна", который, можно сказать, был моим вторым домом, хотя нет (все же я никогда не бывал там в качестве пионера), скорее - ареалом обитания, продолжением нашего сельского дома. Бабушка работала в "Волне" ассенизатором (она мыла два больших пионерских туалета), а дед - сторожем. В обязанности деда входило включить вечером ночное освещение (посредине лагеря на стене висел шкаф с рубильником, включавшим уличные фонари), а рано утром - его выключить. Все остальное время деду нужно было спать в сторожке - маленьком деревянном домике. Дед попросту брал свои газеты из "дальней" комнаты в доме (или книгу Альфреда де Мюссе "Исповедь сына века"), переносил их в лагерную сторожку и читал их там, лежа на топчане, как обычно, с "беломориной" в зубах. Иногда я навещал деда в его сторожке и, глядя, как он там лежит на топчане с газетой, считал работу сторожа очень привлекательной. Если бы не весь тот катаклизм и коллапс, приключившийся со страной в 90-е, если бы мы так и остались в "совке" или родись я немного раньше, чтобы погрузиться в "совок" с головой, то я бы наверняка выбрал работу сторожа (это ночью, а днем бы пил вино, сидя в лопухах возле крыницы, как дедов брат Михаил). А бабушкин брат - дядя Миша Ловелас, вы помните, работал здесь же завхозом - то есть, по сути, был главным в лагере человеком, если не считать начальника лагеря (который появлялся и имел вес только летом - в сезон) и далекого областного начальства - настоящих хозяев лагеря.