Самоубийство Пушкина. Том первый

Еще в пользу Сен-Жермена. Он был чрезвычайно одарённым человеком во многих областях. Сочинял музыку, имел подробнейшие исторические знания, писал неплохие для своего времени стихи, обладал артистическим даром, не говоря уже о том, что был настолько выдающимся химиком, что по этой части стал придворным учёным Людовика XV.

Сен-Жермен имел очень «почтенную наружность», — утверждает старуха графиня. Видевшие таинственного графа подтверждают это.

«Сен-Жермен был мужчина среднего роста, плотный, здоровый. Он одевался черезвычайно просто, но с неподражаемым своеобразным изяществом; он обладал тайною «носить» костюм — как выражаются французы. Он вёл очень умеренную, воздержанную жизнь: ел мало, ничего не пил, принимал какие-то особые порошки или лепёшки из александрийского листа. Он уверял, что такой порядок жизни — лучшее средство для достижения долголетия. Однако же его приятель барон Глейхен, хоть и следовал его наставлениям, однако дольше семидесяти трех лет не мог прожить».

Если судить по тем книгам, которые о нём написаны, жизнь его была законченным произведением даже в мельчайших своих подробностях. Если кучера его, например, спрашивали о том, правда ли, что его господину уже четыреста лет от роду, тот, не задумавшись, мог ответить:

— Не знаю точно, но за те сто тридцать лет, которые я у него служу, граф нисколько не изменился…

…Лично меня в Пушкине больше всего поражает вот какое обстоятельство. Упорно вчитываясь в разнообразные свидетельства современников, доходишь до такой мысли, что жизнь он прожил как бы легкомысленную. В полицейских списках его фамилию находишь среди известных карточных игроков, кажется, на шестом месте. Дуэлянт по мелочным поводам, если исключить, конечно, последний поединок. Славный волокита, при имени которого приходили в смущение неопытные провинциалки и даже львицы большого света. Всё это требовало огромной траты драгоценного времени.

Распорядок его холостяцкой жизни, когда и были совершены лучшие его литературные подвиги, был такой: возвращался он домой обычно к утру. Спал и валялся в постели до трех часов. Потом принимал ледяные ванны, я колесо заведенного распорядка продолжало вертеться в прежнем духе.

Весёлая иллюстрация к этому записана П.В. Анненковым со слов Гоголя.

Я почему-то с удовольствием воображаю себе эту незначительную сцену. Может быть, потому что она полна как раз той живой плоти, которую мы бессильны рассмотреть в толще времени и угадать в застывших складках бронзы.

Гоголю нет и двадцати. В Петербурге он впервые. Он стесняется своего казачьего жупана и причёски, которую легко делали на Украине, надев на голову горшок и убравши все, что из-под него торчало. Однако неодолимая сила влечёт его к квартире Пушкина. Адрес её зажал он в потной от волнения ладони. Ради этого мгновения он, может, и прибыл сюда, в этот великолепный город.

Ему ничего не надо от Пушкина. Ему надо просто посмотреть на этого необычайного человека, именем которого он бредит во сне. Стихи которого твердит как молитву.

Вот дверь заветная. За нею обитает божество. Стоит только постучать, и произойдёт чудо, он увидит Пушкина, в реальное существование которого почти не верит. Рука поднимается для стука, но страх, какого он не знал ещё, почти парализует.

Тогда он идёт в ближайшую кондитерскую, требует самую большую, какая там есть, рюмку ликера и залпом выпивает её. Вместе с легким перезвоном в голове приходит бесшабашная удаль, и прежняя жуть уходит.

Гоголь спешит, чтобы состояние это, не дай Бог, не прошло. Стучит в дверь. Будь теперь что будет… Вышел слуга.

— Дома ли хозяин?

— Почивают.

Гоголь с трудом понимает простое это слово. Дело идёт к вечеру. Наконец, догадавшись, с великим почтением спрашивает:

— Ах, как же я недогадлив. Верно он всю ночь работал?..

— Как же, работал, — отвечает слуга. — В картишки играл…

«Гоголь признавался, что это был первый удар, нанесённый школьной идеализации его. Он иначе не представлял себе Пушкина до тех пор, как окружённого постоянно облаком вдохновения».

С этих пор Гоголь удивляется и досадует:

«Пушкина нигде не встретишь, как только на балах. Там он протранжирит всю жизнь свою, если только какой-нибудь случай и более необходимость не затащут его в деревню».

И вот какое обстоятельство в Пушкине меня лично поражает. Откуда у него при такой «сосредоточенной» жизни столь колоссальные знания? Особенно по истории и прошлой жизни народа. Они были столь основательны, что он мог делать как бы мимолетные, но точнейшие замечания и Карамзину и Лажечникову, которых звания были полнейшими для своего времени. Где и как сумел он впитать всё это? Одной интуицией и воображением тут не возьмёшь.

Можно предполагать, что, обладая гениальным дарованием, он мог, конечно, урывками работая, достичь многого. Но знания, накопленные им, не могли появиться без систематических занятий. Вот тут и загадка.

Где-то прочитал я, что, валяясь в постели до трёх часов, он окружал себя книгами, и остро отточенные перья всегда лежали наготове на ночном столике.