Самоубийство

то, что поражает их впечатлительность, но в особенности заражаются поступком, к которому у них уже есть

некоторое предрасположение, и повторяют его. Это двойное условие имеется в наличности у людей

умалишенных или у простых неврастеников, родители которых покончили с собой. Слабость нервной системы

делает их восприимчивыми к гипнозу и в то же самое время предрасполагает их спокойно относиться к мысли

о смерти; поэтому нет ничего удивительного, что воспоминание о трагической смерти своих близких или

зрелище ее становится для таких субъектов источником навязчивой идеи или непреодолимого стремления к

самоубийству.

Это объяснение отнюдь не является менее удовлетворительным, чем гипотеза наследственности; существует целый ряд фактов, доступных только ему одному. Часто случается, что в семьях, где наблюдаются

повторные случаи самоубийства, они почти вызываются один другим; они не только случаются в одном и том

же возрасте, но происходят совершенно одинаковым образом. Иногда предпочтение отдается повешению, в

других случаях прибегают к самоудушению газами или бросаются с возвышенного места. В одном часто

приводимом случае сходство простирается еще дальше. Одно и то же оружие служило для всей семьи и на

протяжении многих лет. В этих явлениях хотели видеть еще одно доказательство существования

наследственности. Но если существуют серьезные причины, в силу которых нельзя делать из самоубийства

особой психологической сущности, то во сколько же раз труднее признать существование особой наклонности

лишать себя жизни посредством повешения или пистолета. Разве эти факты не указывают скорее на то, как

велика заразительная сила примера, действующая на умы оставшихся в живых людей, родные которых уже

внесли кровавую страницу в историю своей семьи? С какой силой должно их преследовать воспоминание об

этой добровольной смерти, чтобы заставить решиться повторить с поразительной точностью то, что было

сделано их предшественниками!

Предлагаемое нами объяснение подтверждается еще тем, что многочисленные случаи, где не может

быть и речи о наследственности и где все зло происходит по вине заразительной силы примера, являют те же

самые признаки. Во время эпидемий, о которых будет говориться ниже, обыкновенно наблюдается, что

различные случаи самоубийств имеют между собой самое поразительное сходство, можно сказать, являются

копией один другого. Всем известен рассказ о пятнадцати инвалидах, которые в 1772 г. один за другим за

короткое время повесились на одном и том же крюке в темном коридоре; как только крюк был снят, эпидемия

прекратилась. То же самое было в булонском лагере: один солдат застрелился в часовой будке; через

несколько дней у него оказались последователи, которые покончили с собой в той же будке; как только ее

сожгли, эпидемия прекратилась. Во всех этих случаях преобладающее влияние навязчивости идей очевидно, поскольку самоубийство прекращается, как только исчезает материальный предмет, вызывающий эту идею.

Поэтому если самоубийства, явно вытекающие одно из другого, по-видимому, совершаются по одинаковому

образцу, то вполне законно будет приписать их именно этой причине, тем более что она должна иметь свой

maximum в тех семьях, о которых мы выше говорили,— в семьях, где все способствует усилению действия

этого фактора.

К тому же многие люди сами чувствуют, что, поступая так же, как их родители, они поддаются

заразительной силе примера. Такой случай наблюдал Esqirol: «Самый младший брат, лет 26—27, впал в

меланхолию и бросился вниз с крыши дома; второй брат, который ухаживал за ним после этого падения, обвинял себя в его смерти, несколько раз пытался покончить с собой и через год умер от последствий

длительного, многократного голодания; четвертый брат, врач по профессии, два года тому назад с отчаянием

уверявший меня, что и ему не избежать этой участи, тоже лишает себя жизни». Могеаи приводит следующий

случай: один умалишенный, у которого брат и дядя с отцовской стороны покончили жизнь самоубийством, мучился мыслью лишить себя жизни. Брат, посещавший его в Шарантоне, пришел в отчаяние от тех ужасных

мыслей, которые внушал ему больной, и не мог отделаться от убеждения, что и он сам в конце концов

подпадет под их власть. Один больной сделал Brierre de Boismont следующее признание: «До 53 лет я был

совершенно здоров; у меня не было никакого горя, характером я обладал довольно веселым, как вдруг три

года тому назад на меня стали находить мрачные мысли... в продолжение вот уже трех месяцев они

совершенно не дают мне покоя, и каждую минуту что-то толкает меня покончить с собой. Я не скрою от вас, что мой брат лишил себя жизни 60 лет, но я никогда серьезно не думал над этим обстоятельством, когда же я

дожил до 56 лет, то воспоминание об этом событии живо воскресло в моей памяти и теперь уже не покидает

меня». Но наиболее яркий факт передает нам Falret: одна молодая девятнадцатилетняя девушка узнала, что

«дядя ее с отцовской стороны лишил себя жизни; это известие очень огорчило ее; она уже раньше слышала о