Самшитовый лес

Глеб верил в актерские способности. Он верил, что, войдя в образ ученого, легче стать ученым, чем просто напрягаясь. Глеб был достаточно умен, чтобы не болтать о своем предположении, и так и жил. Но почему-то в его карьере наступил стоп. Вдруг он заметил, что на каком-то уровне с ним становятся только вежливы, а интерес вызывают совершенно другие люди, неспособные быть лидерами. Глеб был уверен, что талант, о котором все столько талдычат, это тоже облик, который можно сыграть, если понять, как его играть. Глеб мог бы простить Сапожникова, который догадался, как играть талантливого неудачника, и даже удачу ему бы простил. Но он не мог простить Сапожникова за то, что тот утверждал, будто знает, как сделать любого человека талантливым. Любого! Черт возьми! Наступит инфляция – кому нужны таланты, если они станут шляться толпами? Кто будет им платить?

– Бесплатно будут работать, – утверждал Сапожников.

– Бесплатно работать – значит плодить паразитов.

– Придумают, как избежать паразитов. Глеб, а разве ты паразит?

– В чем-то да, – сказал Глеб.

– В чем-то и я паразит, и все остальные. Но ты ошибаешься, мы с тобой не паразиты, мы с тобой симбионты. Симбионт кормится отходами своего партнера, а паразит самим партнером.

– Заткнись, Сапожников, ладно? – сказал Глеб.

Глеб потянул ноздрями, и ему вдруг почудился запах ладана. Как в детстве. На похоронах деда. Как будто весна, деревья голые еще. А на могилах первая трава. Только бумажные цветы, крик галок и запах ладана.

– Почему ты подумал о смерти? – спросил Сапожников.

– Помолчи, – сказал Глеб.

– Мне так показалось.

– Я тебя ударю, – сказал Глеб.

– А я тебя, – сказал Сапожников. – Почему ты все время думаешь о смерти?

– О чьей? – спросил Глеб.

– Я не знаю, – сказал Сапожников.

У человека сто сторон и миллион состояний. Каждым из своих ста тысяч боков он к чему-нибудь принадлежит. И не успеешь оглянуться, как ты уже систематизирован. Никак не хотят поверить всерьез, что человек – это штучный товар.

По Сапожникову выходило, что если не начинать с самого детства, то нельзя научить человека быть талантливым, чтобы он делал талантливые вещи, но можно научить его приходить в такое состояние, когда он делает талантливые вещи. Талант по-особому связан с миром. Значит, надо помочь ему эту связь не прерывать. Тогда мир вдохнет в него свое нетривиальное отражение.

Талант – редкость?

Кто это сказал? Кто утвердил? Кто доказал?

Практика доказала?

Какая практика? Какого народа? Каких времен? Времен унижения? Когда тысячи лет пережигали духовную энергию народа? Который не хотел трудиться на дядю Тримальхиона, потому что дядя Тримальхион считал его вторым сортом, развращал его идеалом своей судорожной и бездарной жизни, призывая сдаться поштучно и подчиниться скопом. Кому? Ну, это слишком хорошо известно, и это тоже – практика. Леонардо знал их лично, что быдло тримальхионово. Он их называл – проходы пищи, умножители дерьма, те, кто, кроме переполненных сортиров, не оставляет в мире ничего.

Мало того, что тримальхионы сжигали физическую силу народа, они пережигали его духовную мощь, убеждая народ в его бездарности. Это, может быть, самое страшное преступление. Убедить народ в его бездарности – значит закрыть перспективу.

И сейчас еще осталось это проклятие: талант – редкость и сборище талантов – элита.

Когда же поймут, что талант – это не чемпион и вовсе не дело таланта гонка по шоссе, где у одного лопнула шина и мимо него проносится потная орда.

Все видели ворон на снегу. Но только у одного родилась из этого «Боярыня Морозова». Надо ли поэтому заставлять художников глядеть на ворон? Чтобы получилась «Боярыня»? Нет. Так как, во-первых, незачем делать вторую «Боярыню», а во-вторых, даже у самого Сурикова «Боярыня» родилась при взгляде на ворону только в тот единственный блистательный миг, а в другой раз он прошел бы мимо, как всю жизнь ходил.

У человека в мозгу, видимо, теснятся образы. У кого теснятся, у кого нет.

Если нет – значит, он их заболтал.

У ребенка, практически у каждого, теснятся. Не успел еще заболтать. Талант – это способность не спугнуть образы (если приходят или вызваны чем-то) и начать с ними работу. А потом и пустить в дело.

Фотоотпечаток на пленке – это еще не образ. Это память. Материал для образа. «На сейчас» или «про запас». Образ – это не отпечаток, а переработка бесчисленных отпечатков и сигналов, и потому образ – это всегда открытие. И от нас зависит не отшвырнуть образ, а догадаться, в чем его открытие. Талант в том и состоит.

Образы есть и у собаки. Но в дело пускает их только человек. Это невидимый труд, который потом становится видимым. Мудрец, когда описывал разницу между пчелой и архитектором, сказал, что позади труда обычного лежит «идеальное». Об этом почему-то предпочитают не помнить.