Самсон. О жизни, о себе, о воле.

Матрос кивнул головой, и тут же передо мной появилась шахматная доска, листок и ручка. В двух словах объяснив ситуацию в своем послании, я свернул ее в тонкую полоску и отдал Матросу.

Один жест смотрящего – и перед нами уже стоял коневод. Молодой парнишка лет двадцати пяти, щуплого телосложения, был одет в спортивные штаны и майку. На его пальцах виднелись синие перстни. На безымянном пальце был наколот перстень с пересекающей его наискось полоской, что означало – с малолетки на взросляк. Второй на среднем пальце был наполовину затушеван, а сверху красовалась маленькая корона. Этот перстень сообщал другим, что человек, носящий его, очень часто проводил свой срок в карцерах. Полжизни там, полжизни здесь, так расшифровывался этот перстень. На его худом плече красовалось изображение колоды карт, наполненный бокал, женщина с оголенной грудью и пачка долларов. Снизу можно было прочитать принцип этого молодого человека: вот что мы любим, вот что нас губит.

– Чиж, в сто пятую дорога налажена?

– Есть, – коротко ответил коневод.

– Вот, запакуй и отправь по дальняку, чтобы не спалиться.

– Сейчас сделаем, – парень взял бумажку и удалился.

Теперь моя малява смотрящему за тюрьмой должна была проделать немалый путь, прежде чем попасть по нужному адресу. Связь в тюрьме между арестантами поддерживалась многими способами, но самый верный и надежный был через дальняк. Все камеры между собой соединялись канализационными трубами, и именно через них и проводилось сообщение. По ним посылались малявы, по ним же грели карцера и одиночки. По ним переправлялись наркотики, деньги, продукты, сигареты, чай – в общем, все то, в чем в данный момент нуждалась та или иная хата. Груз тщательно запаковывался в полиэтилен и запаивался со всех сторон, чтобы не намочить содержимое. После этого он привязывался к так называемому коню. Конем здесь называли тонкую прочную веревку, сплетенную из распущенных носков. Брались специальные синтетические носки и распускались на нитки. Потом из них плелась тонкая, но прочная нить, после чего она пропускалась через дальняк в соседнюю камеру. При необходимости к ней привязывали какой-нибудь груз, делались специальные позывные – например, двумя ударами в стенку, – и груз отправлялся в свой путь из одной камеры в другую, пока не достигал адресата. На нем всегда писался номер хаты, куда и от кого он направлялся.

Пока Чиж готовил маляву к отправке, Паленый уже замутил чифирь и, протянув мне кружку с горячим напитком, скромно присел на краешек шконки. Прошло уже больше десяти лет, когда я последний раз пил чифирь, но все равно его вкус я не смог бы забыть никогда. Вкус тюрьмы и неволи…

Сделав два глотка, я протянул кружку Матросу, и тут мой взгляд снова наткнулся на его мизинец без фаланги. В моей голове пронеслись события, связанные с этим человеком.

… Тамбовская пересылка. Меня и еще несколько десятков заключенных везли в одну из кировских колоний особого режима. Как правило, «особняков» держали в изоляции от остальных арестантов. Но в тамбовской транзитной тюрьме, через которую за сутки проходило до полутора тысяч человек, то ли что-то напутали, то ли не успели рассадить всех по отдельным камерам, но только в тот момент меня и еще нескольких «особняков» посадили в камеру к «строгачам». Строгачи – это те, кто был осужден на строгий режим. Раньше наш советский гуманный суд выносил четко последовательные приговоры каждому, кто преступил закон, независимо от того, какое преступление он совершил. Если человек впервые попадал на скамью подсудимых и ему определялся срок пребывания в колонии, то его непременно отправляли на общий режим. Он подразумевал пребывание осужденного в более мягких условиях содержания. В колониях общего режима осужденные имели право в свободное от работы время заниматься своими делами, ходить друг к другу в гости, перемещаться по территории колонии без сопровождения. К тому же они могли писать и получать письма без ограничения. Опять же передача посылок у них происходила с интервалом в три месяца. Для примера: на строгом режиме этот интервал был в шесть месяцев, а на особом режиме – в двенадцать. Государство надеялось, что человек, однажды попав за решетку и находясь в подобных условиях, сможет осознать свою вину и выйти на свободу с чистой совестью.