Самурай

Утро выдалось холодным. С сопок спускался туман, затягивая белой пеленой весь распадок. Затопив печку, Толька взял удочку и пошёл на речку. Облазив все ямы и не поймав ничего, кроме одного небольшого леночка, он вернулся и застал японца у костра. Тот готовил чай.

Кивнув в его сторону что-то вроде приветствия, Толька уселся рядом с костром и, вооружившись ножиком, стал потрошить рыбу, а потом резать её на длинные, тонкие ломтики. Поглощённый своим занятием, он краем глаза наблюдал за реакцией своего компаньона

– Ну, чшо? Никогда не пробовал? – спросил Толька, поймав на себе любопытный взгляд японца. – Это тебе не лягушек жрать.

Последняя фраза явно пришлась не по душе гостю. Наблюдая за тем, как Толка готовит себе еду, подсаливает каждый ломтик и тут же отправляет его грязными, обмусоленными пальцами в свою пасть, при этом чавкая и чмокая, гость поднял брови.

– Сакана-ва мада-икитэ иру. Сайсё-ни синасэтэ курэ. ⁸

Махнув рукой на реплики соседа, Толька продолжал свою варварскую трапезу, продавливая и проталкивая белые жирные куски рыбы сухим хлебом.

– Моя твоя не понимает. Моя твоя жалко. Давай, попробуй лучше! – с полным набитым ртом предложил Толька, протягивая прозрачный жирный кусок. – Не таймень, конечно, но на безрыбье, как говорится, и ленок пойдёт. У вас и таких не ловят, поди.

Может, рыба, а скорее всего, замусоленные Толькины пальцы с грязными ногтями смутили японца. Он отвернулся и покачал головой.

– Росиядзин-ва мина ябандзин-то сакэноми, ⁹ – тихо и с горечью проговорил он.

– Ну и жри тогда траву! – вспылил Толька, зашвырнув протянутый кусок в костёр. – Ты думаешь, я не знаю, что японцы помешаны на рыбе? И сырую, значит, тоже едите. Рыба как рыба. Я же не вонючую самогонку тебе предлагаю! Привык, небось, к своим ресторанам, не скрывая обиды, выпалил Толька. – С палочками да салфетками. Здесь, в тайге, по-другому нельзя, пропадёшь. Берёзовой кашей не наешься. А на одной лапше и рисе ноги протянешь быстро, – уже спокойно и рассудительно объяснил Толька.

Отчистив рыбу до позвоночника и довершив трапезу, он выбросил остатки в костёр и хлопнул себя по пузу. Чай пить не стал. Пока японец копошился в своих вещах и делал какие-то записи в блокноте, Толька сидел на пороге дома и дымил сигаретой. Потом японец взял удочку, бросил небрежный взгляд на Тольку и пошёл к речке.

–Ну-ну, поглядим какой ты рыбак, -усмехался Толька, пока японец лазил в прибрежных кустах. Через десять минут он вернулся, неся на крючке небольшого тайменчика. Демонстративно повернувшись к Тольке спиной, он быстро приготовил рыбу, как, оставалось лишь догадываться, потом так же демонстративно развернулся, и с важным видом и точными движениями съел всё до единого кусочка. Уже в самом конце он предложил Тольке попробовать, но тот из гордости отказался.

Из открытой двери шёл тёплый воздух, и Тольке чертовски захотелось развалиться на нарах и проспать весь день, а потом бросить всё и нагрянуть на пасеку, что стояла ниже по течению. Последняя выходка попутчика окончательно испортила его настроение, и вместе с тем, действительно подавала Тольку не в лучшем свете. Он разглядывал свои грубые руки с нестриженными ногтями, замусоленную и пропитанную потом одежду, и всё это вызывало в нём необъяснимый прилив тоски и обиды. Его злило и то, что он не был свободен, и был ограничен обязательством, а этого он не любил. Ещё с измальства, получая от родителей тумаки, он отстаивал право делать то, что ему хочется, даже армия не сломала его характера, весёлого и бесшабашного. Живя одним днём, он брал из него всё, и если того требовал случай, делился этим без остатка. Если отбирал чего, значит плохо держали. А долги не отдавал, потому, что плохо требовали. Кому надо, из дохлого осла долг вытрясет. Такой и был Толька Козырев на самом деле, связанный с миром своим необузданным нравом, непокладистый и невоспитанный, щедрый на ругательства и открытый всему и всем. Здесь же его открытость и простота выходили хуже воровства. Попутчик вдруг стал раздражать его своей чопорностью и брезгливыми ужимками, которые возникали при любой Толькиной грубости и неряшливости. Особенно злили пакетики с сушёным рисом, которые, перед тем как съесть, японец заливал кипятком. Всё было бы ничего, но даже с большого расстояния Толька не мог не уловить острого, но приятного вкуса незнакомых ему блюд. Ему казалось, что японец брезгует привычной для Тольки едой, а значит, и не уважает его самого. Подчёркнуто вежливое, а порой непроницаемое выражение лица и непонятный язык с ужасными восклицаниями усугубляли Толькино отношение к своему попутчику. После случая с рыбой он решил, что если этот японец такой брезгливый и надменный, то и вся эта порода – такие же заносчивые и важные. Он не понимал гостя, они были разные, даже чужие. В другой ситуации Толька просто плюнул бы и ушёл, но здесь было сказано слово. А через своё слово не перешагнёшь.