Самурай

– Корэ-ва боку-но о-тосан-но дзаккитё,¹³  – тихо, но не скрывая своего удивления сказал японец, перебирая в руках Толькину тетрадь. Глаза его блестели от накатившей влаги и излучали не поддельную радость. – О-тосан,¹⁴  – повторял он одно и то же слово, и оно не требовало перевода. Он долго говорил сам с собой, осматривая и прощупывая каждый уголок тетради.

Все вдруг возбуждённо заговорили. Сам Толька в это время хлопнул дверью, направившись через огород к сараям, что стояли в самом его конце. Наградив пинком зазевавшуюся свинью, лениво ходившую по загону, он пролез в низенькую дверь курятника; из дырки тут же полетели перепуганные куры. Покрывая своё хозяйство трёхэтажным матом, Толька вылез, держа в руках какой-то длинный предмет. Оставив свёрток в прихожей, он подошёл к японцу и тихо сказал:

– Хорошо бы без свидетелей, дело щекотливое. Мне ещё показать кое-что надо.

Он взял за рукав Мандруса, вывел его бесцеремонно во двор и закрыл дверь на крючок.

В доме он снова усадил гостя на табурет и развернул свёрток. В руках у него было самое настоящее ружьё. Он передёрнул затвор и щёлкнул курком.

– Эта тетрадка – ерунда! Японский карабин! – гордо пояснил Толька. – Орисака. Это я у бати позаимствовал. Он его тоже в тайге нашёл. А где, не помню. Может, в пещере и нашёл. У меня ещё тогда мелькнула мыслишка, – Толька завертел пальцами и выпятил нижнюю губу. – Думаю, чего ради ему лезть в эту нору. Я уж и не знал, что думать. Чего в ей выискивать? Тайничок, может, какой… Так и оказалось. – Хозяин вытер смазку с воронёного металла и передал винтовку совершенно растерявшемуся гостю.

…– Как новое. Год в бензине отмачивал, пока вся ржавчина не отстала. Потом поворонил. – Толька по-глупому почесал затылок и улыбнулся.

– Сперва поменять хотел. А кому оно без патронов? Да и нарезов в ней уже почти не видно. Видать постреляло ружьишко! С войны, дело известное. Так в курятнике за досками и пролежало. – Толька был очень доволен и от этого не знал, куда себя деть. – Да! Чуть не забыл. – Он вышел из дома и через минуту вернулся, держа в руке свой тесак. Протягивая нож, он немного затушевался. – Это тоже, наверное, ваше. Старый им чушек колол. Брюхо потрошить одно удовольствие. Красивый был. С рисуночком. Конь на ручку наступил, какая сталь выдержит. Пришлось новую делать, – извинился Толька за внешний вид ножа. – Крепкая зараза. Я его так ни разу и не точил. А с этой рукояткой ещё и лучше. Меньше желающих присвоить. Он, конечно, подлиньше был. – Толька сел на стул и замолчал. Всё было сказано.

Наступила тишина. Гость глядел на Толькин нож, поглаживал его лезвие пальцами и тихонько качал головой. Он поочерёдно переводил взгляд на вещи и что-то шептал сам себе. Потом встал, поднял к верху ружьё и гордо произнёс:

– Корэ-ва ниппон-но кидзю орисако! ¹⁵

Точно так же он взял нож и таким же значительным тоном заявил:

– Самурай-но наифу. ¹⁶ – Он плавно провёл лезвием по воздуху, при этом не скрывая волнения, стал ощупывать пальцами каждый сантиметр поверхности ножа, словно видел его впервые. Катана, – произнёс он старательно, и спрятал нож в чехол. Глаза его сверкали от восторга, а уголки губ подрагивали.

– Аригато. Боку-ва коно тамэ-ни коко-ни кита. ¹⁷ – Гость сделал поклон, передал переводчику карабин и уже собрался уходить, но вдруг неожиданно заговорила Толькина жена. Она жестом остановила гостей.

– Я хотела вас попросить, – неуверенно обратилась она к гостю. – Может, вы прочитаете, что там написано, в тетради. Если это можно. – По тому, как хозяйка улыбалась, нетрудно было догадаться, что она очень волнуется. – Хочется узнать. И рисунки там очень интересные. Я даже в музей с ней хотела сходить в городе. А Толя не дал.

– И нечего таскать чужу вешш, – буркнул Толька.

– Да не рычи ты! Ну, почитайте, – обратилась она снова к гостю. – Пожалуйста. Куда вам спешить. Там же немного. А я вам чаю погрею.

– Да сядь ты, – взъелся Толька. Он тоже не находил себе места. – Может, там что личное, неудобно.

Переглянувшись с переводчиком, гость что-то негромко сказал. Парень кивнул и вышел.

Гость открыл тетрадь. На первом листе было изображено море. Рисунок был выполнен карандашом. Многие его части были стёрты временем, но смысл рисунка был понятен и прост. Не касаясь пожелтевшей поверхности, гость провёл пальцами по изображению, словно вчитывался в таинственные иероглифы, занимавшие половину рисунка. Вглядываясь в изображение, он шептал про себя на своём непонятном языке, словно разговаривал с тем, кто когда-то создал этот рисунок. С минуту он молчал, раздумывая о своём. Молчал и Толька, недоумевая, почему японец отправил переводчика.

Утамаро покачивал головой, словно извинялся, и что-то проговаривал про себя, непонятное.

В сером небе чайки чёрные кружат.

Там, за кормой, в светлой дымке, моя Родина тает.

Я мужчина и воин, но слёз своих не стыжусь.