Самурай

Слова прозвучали так неожиданно, словно заговорил не человек, а камень. Толька с изумлением посмотрел на гостя и увидел впервые на его лице слёзы. Японец оторвал взгляд от тетради и сделал большой и глубокий вздох, словно задыхался.

– Должен изывинится перед вами, – заговорил он медленно, стараясь правильно проговаривать каждое слово, – я знаю русский язык. От отца. Этому меня научил он. Даже зарабатываю на этом, немного.

От услышанного Толька растерялся. Его жена, не в силах сдержать восторга и удивления, улыбалась.

– Как же вы всё это время молчали? Мой Козырев, он же по-человечески говорить не умеет. Он или орёт, или ругается, как сапожник. Мне за его ругань перед всей деревней стыдно.

– Да помолчи ты, – пробухтел Толька. – Сами разберёмся.

– Кажется, мы понимали друг друга. Ведь в тайге говорить необязательно. Я много узнал о вас и без того, – всё так же старательно и не спеша проговорил гость. – И всё-таки прошу на меня не сердиться. Я до последнего не верил, что могу просто говорить на чужом языке, и меня бы понимали. Мне было трудно, изывините.

Наступила неловкая пауза. Толька по-прежнему молчал и что-то размышлял своей седой головой. Потом он тяжело вздохнул и поднялся из-за стола.

– Не пойму я, – голос его был тяжёлым и грубым, – какого… Он, конечно, переться не понятно куда. Набивать себе мозоли. Меня в недоумении держать, не велика важность. Хотя, мне-то каково было. Да всё одно не убудет. Комара кормить для нашего брата дело привычное. Вам-то что это дало? Столько времени таиться. Ведь можно было спросить. Здесь к любому подойди, по-людски, как говорится, спроси, и никто не отвернётся. Это в районе про нас басни сочиняют. А мы что, не люди? Не хуже других будем. Ну, малость погрубее. Дак это от жизни. Я, конечно, наговорил в пути много лишнего. Такой уж уродился. Горбатого, как говорится, могила исправит. За это извиняюсь. Но тебе… Неужели ж мы такие страшные? Да и не правильно это, рисковать здоровьем. Так ведь и сгинуть мог запросто. Ладно мне, лесному человеку, бродить. Не пойму я, никак не пойму.

Толька достал сигарету и закурил. От первой затяжки его, как всегда, пробило жутким кашлем. Он выругался и, затушив сигарету, сунул её в спичечный коробок.

– Это тетрадь моего отца, – негромко произнёс японец, показывая Тольке пожелтевшие страницы, испещрённые рисунками. – До войны мой отец был художником. Он вырезал маленькие фигурки из кости. А ещё он рисовал для книжек. На этом трудно заработать, но он ценил такой труд. Эти рисунки сделаны им.

Он открыл одну из страниц и некоторое время всматривался в изображение, при этом во взгляде чувствовалось его удивление. Рисунок был необычным. Огромное дерево с причудливыми ветвями стояло на морском берегу, о который разбивались волны. Ветки росли в разные стороны, заполняя собой весь лист и давая приют разным фантастическим существам. Не спеша он стал читать:

У лукоморья дуб зелёный,

Золотая цепь на дубе том.

И днём и ночью кот учёный,

Всё ходит по цепи кругом.

Там, на неведомых дорожках,

Следы невиданных зверей.

– Там не так, – неожиданно перебил его Толька. – Пропустил. Пойдёт направо – песнь заводит. Налево – сказки говорит.

– Да, да. Конечно, – извинился гость.

– Я… Я так и думал, что в этих ироглифах. Дети-то до дыр истрепали эту тетрадь в детстве. Вы уж извините. Как цела осталась.

Японец улыбнулся.

– Мой отец мечтал сделать книжку сказок Пушкина для детей. Он очень любил их, и часто мне рассказывал их. Ради этого он выучил ваш язык. Ещё до войны. А потом эта война. Ему нельзя было избежать её, сами понимаете. Потом, когда он вернулся, он говорил, что богаче языка нет. Многие так не думают. Его никто не понимал. В Японии мало читают Пушкина. Очень жаль.

– Он сделал это?

– Нет. Не успел. Это пришлось сделать мне. Я хотел пройти его дорогой. Он много рассказывал мне о вас. Мне не очень просто говорить о том, как он оказался в ваших местах. Во время войны вся Манчжурия была оккупирована Квантунской армией. Вы знаете это. Моего отца использовали как знающего ваш язык. У него здесь было какое-то задание, но про это он не любил рассказывать, но что-то я от него узнал. Я всё хотел увидеть собственными глазами. Писал письма с просьбой, но мне отказывали. Ваши перемены вселили надежду, и мне разрешили.

Ненадолго гость замолчал. От услышанного у Тольки подступил к горлу ком. Он стоял и молча слушал гостя.