Самурай. Легендарный летчик Императорского военно-морского флота Японии. 1938–1945

– Спасибо, Сабуро, – покраснев, пробормотала она. – Времена сейчас другие, и я… благодарю тебя. – Она быстро переменила тему: – Иди сюда и садись, Сабуро. Расскажи обо всем, что произошло после нашей последней встречи. Что случилось на Иводзиме? По радио не было никаких сообщений, говорили только о тяжелых боях на Сайпане.

Я стал что-то лепетать. Мы получили строжайший приказ не обсуждать произошедшего на Иводзиме. Сведения о поражении наших сил были строго засекречены, и кроме военных никто не знал, что там на самом деле случилось.

Теперь тему беседы пришлось сменить мне, и я стал рассказывать об испытаниях новых перехватчиков.

– Если у нас окажется достаточное количество новых истребителей, мы сможем изменить ход событий, – заявил я. – У этих машин отличная скорость, а четырех пушек вполне хватит, чтобы уничтожить любой самолет.

Я понимал, что говорю неправду. Если происходящее на учебных аэродромах, где курсанты разбивались почти ежедневно, будет продолжаться, у нас останется слишком мало этих драгоценных машин, когда придет время сражаться.

Прошло полчаса, мы успели обсудить все, кроме крайне интересующей меня темы. Я тайком бросал взгляды на Хацуо, любовался ее профилем, следил за тем, как она говорит, как блестят ее глаза, когда она начинала волноваться, как от улыбки на щеках появляются ямочки.

Я разговаривал с Хацуо, мало вникая в смысл произносимых мной слова. Я любил ее и хотел рассказать ей о своих чувствах, хотел излить душу. Более двух месяцев назад, когда, казалось, считаные минуты отделяли меня от вечности, когда Иводзима скрылась за горизонтом и передо мной возник образ Хацуо, я поклялся, что сообщу ей о своих чувствах, если мне удастся выжить.

Теперь же… я не мог! Ничего не изменилось. Пусть я и получил офицерское звание, но по-прежнему был летчиком. Я знал, что мне снова предстоит сражаться, и падающие под огнем американских истребителей объятые пламенем Зеро навсегда остались в моей памяти. Я знал, что, вновь оказавшись в бою, в любой момент могу точно так же рухнуть на землю в пылающем самолете и сгореть заживо.

Она вдруг перебила меня.

– Сабуро, – тихо сказала она, – ты знаешь, что Фудзико-сан вышла замуж?

Я ничего не знал об этом.

– Она вышла замуж за летчика, – с вызовом добавила она.

Я попытался заговорить, но она продолжила:

– Сабуро, почему ты до сих пор не женат? Ты же уже не мальчик. Тебе двадцать семь лет. Ты многого достиг. Теперь ты офицер. Тебе нужна жена.

– Ты же знаешь, Хацуо, не нашлась еще та женщина, которая бы мне так сильно понравилась, – заявил я.

– А разве ты не любил Фудзико?

Я не знал, что ответить. Воцарилась гнетущая тишина. Хацуо прошла в другой конец комнаты и, включив радио, нашла волну, где днем транслировали симфоническую музыку. Возникшая неловкость благодаря звукам музыки прошла.

Она вернулась и снова села рядом со мной.

– Что ж, – улыбнулась она, – видимо, нам следует представить тебе молодую особу, которая будет больше соответствовать твоим вкусам.

От слов Хацуо мне стало не по себе. Она не отводила взгляда и смотрела мне прямо в глаза. В замешательстве я попытался что-то сказать, но язык не слушался меня.

Вскочив, я направился к окну и выглянул на улицу. Красивые цветы исчезли из сада, машинально отметил я, теперь их заменили овощи.

– Есть много таких же красивых, как Фудзико, женщин, Сабуро, – сказала Хацуо.

Она подошла ко мне и теперь стояла у меня за спиной.

– Хацуо! – резко повернувшись, воскликнул я. – Я не хочу говорить об этом снова. Пожалуйста! – Моя вспышка испугала ее. – Мы столько раз это обсуждали. Факты – упрямая вещь. Ничего не изменилось. Я – летчик, разве ты этого не понимаешь? Каждый раз, когда я поднимаюсь в воздух, я могу уже больше не вернуться! Каждый раз! Рано или поздно, но это случится. Рано или поздно!

Мне было очень больно и тяжело. Зачем ей понадобилось снова заводить со мной разговор о женитьбе? Я ненавидел себя за свои слова, ненавидел за то, что не сказал ей о своих чувствах.

– Нет сегодня такого летчика, Хацуо, который не думал бы о смерти, – пояснил я. – Полоса удач закончилась. Мастерство больше не имеет значения. Это…

– Ты рассуждаешь как ребенок, Сабуро. – В ее загоревшихся глазах появилась злость. Она говорила так тихо, что я едва слышал ее. – Ты болтаешь и болтаешь, даже не понимая, о чем говоришь. Ты понятия не имеешь, что такое женское сердце. – Она раздраженно всплеснула руками.

– Ты говоришь о полетах и о смерти, Сабуро. И больше ни о чем. Ты ничего не говоришь о жизни!

Она отошла от меня и со злостью выключила радио. Не обращая на меня внимания, она села за пианино, и ее пальцы стали беспорядочно скользить по клавишам.

Я не находил слов. Несколько минут я стоял, боясь пошевелиться. Наконец я обрел способность говорить.

– Хацуо, я… я не знаю. Возможно, если… Виноват ли я, что мы никак не можем найти общего языка? – воскликнул я. – Почему ты всегда так говоришь? Довольно, с меня хватит, – продолжил я. – Я хочу… нет, я не знаю, – лепетал я. – Я хочу знать лишь одно и желаю лишь одного… чтобы ты жила долго и счастливо.