Самвел

Одинокий остров производил впечатление гриба, выросшего из-под воды. Остров был почти безводен: ни река, ни ручей не орошали его буйную зелень. Море своими влажными и обильными испарениями, точно животворная теплица, оживляло его вечнозеленую растительность. На неровной конусообразной поверхности острова пышно цвели и разрастались разнообразные растения. Вот своенравная смоковница, выбросив оголенные корни из расщелины утеса, покрыла его грудь своими широкими листьями. Местами виднеются, точно улыбаясь, ярко-пурпуровые цветы граната. Там и здесь гигантские кипарисы, поднявшись до неба, целуются с облаками. Лучи солнца не в силах проникнуть, в гущу их листвы, где царит ублажающая прохлада. Казалось, на этот пустынный остров еще не ступала человеческая нога; не было там и зверей. Лишь изредка белый кролик, подпрыгивая и боязливо озираясь, выскакивал из кустов и скрывался в их гуще. Даже птицы не осмеливались перелетать через неизмеримое пространство моря, чтобы приблизиться к негостеприимным берегам острова. И только дерзкие воробьи со своими крикливыми птенцами нарушали его глубокий покой беспокойным чириканьем и гамом.

Однако остров не был необитаем: на нем нашли себе приют трое людей.

Вот сидит один из них на берегу, на песке, и пристально смотрит в воду. Его острые глаза видят чистое дно. На дне лежит плетенка, похожая на рыбачью вершу. Он разглядывает эту плетенку. Вокруг нее – каменная преграда из небольших камней, чтобы волны не могли унести ее. Заливчик, где находится плетенка, сообщается с морем посредством протоки.

Немного поодаль, тоже на песке, сидит другой молодой человек и что-то мастерит. Перед ним кремневые осколки разной величины. Держа в руке один из таких осколков, он оттачивает и шлифует его на другом камне. Иногда он пробует пальцем остроту лезвия. Он похож на тех первобытных людей, которые некогда детали для себя каменное оружие. Но то, над чем он трудился, не было оружием, хотя и было похоже на секиру, – он изготовлял топор. Устав, он стал глядеть в морскую темно-синюю даль, подперев рукой голову.

Оба молодых человека лишь изредка перекидывались словами. Каждый из них был погружен в свои думы. Рваная одежда, бывшая когда-то монашеским облачением, имела неподобающий вид. Она висела на них лохмотьями и, за отсутствием иглы и ниток, местами была связана узлами, местами заколота взамен булавок острыми рыбьими костями. Было время, когда эта жалкая одежда имела приличный и даже роскошный вид. Теперь же ее пестрые лохмотья словно говорили друг другу: «Если мы ниспадем, то что же останется на этих бедных людях?..»

Несмотря на это жалкое одеяние, наружность молодых людей внушала невольное уважение. Их спокойные лица выражали удовлетворение, их радостные взоры были озарены неземным утешением. Видно было, что они давно примирились со своим незавидным положением.

Оба были почти одинакового возраста: каждому из них было не более двадцати пяти лет. Но насколько один из них был крепок и силен, настолько другой казался изнеженным и слабым. Один был смугл, другой же – светлый, с разбросанными по плечам длинными кудрями. Первого звали Тираном, сокращенно Тирэ, второго – Ростом. Ростом сидел у берега и разглядывал плетенку. Его синеватые глаза видели, что делается в ясной глубине воды.

– И хитры же эти негодные рыбы, – прервал он долгое молчание, – подплывут к верше, будто обнюхивают, повертятся около нее и – прочь! Жаль, что нет хотя бы маленького кусочка железа, я бы сделал для них крючок…

Ростом поднялся и, подойдя к Тирэ, присел возле него.

– А у меня работа сегодня идет хорошо, – сказал Тирэ. – Вот уже кончаю один топор, скоро примусь за другой… Солнце еще высоко, – он взглянул на небо и добавил: – Очень плохой камень… день пользуешься и уже не годится, то и дело приходится точить!..

Он стал пальцем испытывать острие топора.

– Точи, дорогой Тирэ, тупой топор утомляет его, а ведь он неутомим в своем труде, – сказал Ростом, тяжело вздыхая. – Сегодня утром ты еще спал, вижу: вышел из своей пещеры, прошел тихонько мимо нас, чтобы не разбудить. Затем направился к источнику, который чудом он открыл, когда мы не находили питьевой воды. Умывшись у источника, он стал на колени и долго молился. Потом взял топор и пошел в лес работать. Я долго прислушивался, как стучит его топор и как сам он поет псалмы. Я не мог больше спать. Солнце только еще встало, он уже за работой, и вот оно закатывается, а он все еще трудится… Не могу без слез смотреть на него, дорогой Тирэ, – как он похудел, как обессилел… Зачем он так утомляет себя!