Самые чужие люди во Вселенной

Не знаю, зачем я пошел проверять подвал. Тот, чье убежище мы раскрыли, удрал со всех ног. Не идиот же он прятаться в том же месте. Перед дверью я на секунду останавливаюсь. Прислушиваюсь, но ничего не слышу. Левой рукой толкаю дверь. Правой сжимаю рукоять ножа в кармане. Слегка дрожа, включаю свет,

Ничего,

никого,

выдыхаю.

Смотрю на пол, на коробки, старую одежду в мешках. Почему родители все это не выкинут? Наверное, надеются как-нибудь продать. Переезд заставит их провести жесткий отбор и ликвидацию. На измятых мешках я замечаю след тела того человека, что спал здесь ночью.

Что-то блестит на полу. Нагнувшись, обнаруживаю незнакомую вещь и беру двумя пальцами. Что-то вроде камешка, очень правильной формы, сантиметра четыре высотой и два шириной. На удивление легкий. Нет, это не камень. Бликует на свету, как металл, но и не металл. Присматриваюсь внимательнее. Цвет сероватый. Ни одного шва или отверстия, середина выпуклая, бока немного сплюснуты. Держать ни горячо, ни холодно, как будто в точности температура тела. Это не деталь от механизма, приспособить не к чему. И не драгоценность — не на что нанизать и нечем приколоть. Я уверен, что этот предмет принадлежит не нам. Либо его принес Норбер из очередной таинственной вылазки и обронил, либо — меня передергивает — его потерял тот странный утренний гость.

Лампа в коридоре гаснет, я вскрикиваю от неожиданности. Смеюсь над собственным испугом, закрываю дверь и быстро поднимаюсь, пока не вернулся отец и не прочитал нотацию о моей преступной халатности.

До вечера не происходит ровным счетом ничего. На мои сообщения никто не отвечает. Я фотографирую пустой шкаф и посылаю фотку Тому. Он с родителями в Испании и получит ее, когда подключится где-нибудь к вайфаю. Смотрю какие-то видео; пробую пароль, который якобы взламывает Netflix, но напрасно; читаю несколько страниц из толстого научно-фантастического романа; обедаю в молчании наедине с отцом. Норбер где-то бродит, и слава богу, потому что папа его порцию не предусмотрел. В конце концов минуты группируются в шесть рядов по десять и почти по волшебству превращаются в час.

Глядя, как ест отец, я подумал о коже. Как она может так сильно растянуться и не треснуть? Из-за жары папа с утра до вечера ходит в майке. Поразительно, как у него не лопается живот. После обеда, в ванной, я защипнул и растянул насколько мог кожу на руках и животе. От силы пара сантиметров, дальше больно. Получается, нужно годами растягивать эпидермис, заставлять его раздуваться миллиметр за миллиметром, становиться гибким и эластичным.

Интересно, растолстею ли я с возрастом. Не хотелось бы. У Норбера избыточный вес, так сказала медсестра в школе. У папы реально ожирение, он говорит, что из-за гормонов. Может, и правда: он всегда отказывался делать обследования, назначенные врачами. А у мамы нет, мама только чуть-чуть кругленькая, но по сравнению с ним выглядит почти маленькой. Надеюсь, в будущем я не стану похож на них. Большим и указательным пальцами правой руки я захватываю кожу на левой сверху и тяну не отпуская. Она отстает и растягивается на четыре или пять сантиметров, дальше я сдаюсь. На руке остается красная отметина — через час она становится желтой с синим.

Вечером хлопает дверь, в коридоре отрывисто звучат слова, потом шаги, потом закрывается дверь в комнату Норбера. Брат вернулся домой. Я не смею постучаться к нему. Смотрю на часы: минут через двадцать вернется мама. Подожду ее прихода и тогда выйду из комнаты и рискну появиться в гостиной или на кухне.

Когда мама приходит вечером с работы, ее лицо словно говорит о том, как утомителен этот мир. На ее старых фотографиях видна радость, которая теперь пропала, стерлась от усталости. Сейчас у нее лицо человека, каждый день ведущего борьбу, зная, что так продлится до конца.

Я предлагаю ей помочь с ужином, но она в раздражении отрицательно щелкает языком. Двигается она резко, как всякий раз, когда чем-то недовольна. И без просьбы уматывать понятно, что она хочет побыть одна. Я бездумно выхожу из квартиры. На лестнице никого, в холле никого, на парковке перед домом никого. Прежде чем снова подняться, заглядываю в подвал. Иногда у меня хорошо получается врать самому себе, и сейчас я думаю, что надо проверить, запер ли мой братец дверь на ключ, а то велосипед стащат. На самом-то деле я отлично знаю, что ищу. И не обманываюсь.

Я поворачиваю ручку,

дверь незаперта,

успеваю подумать, что Норбер дебил,

и вижу:

тот человек,

он здесь, сидит на полу, на мешках с одеждой,

он вскакивает,

у него бегают глаза,

он смотрит мне за спину,

смотрит, один ли я,

ему страшно,

я уверен, ему страшно,

я так сильно чувствую его страх, что забываю о своем, забываю, что у меня дрожат руки и сердце норовит выпрыгнуть из груди,

я тихонько говорю «тсс»,

я делаю знак рукой, протягиваю ее вперед ладонью вверх,

не знаю, удается ли мне улыбнуться,

открываю рот, но говорить не получается,