Самые чужие люди во Вселенной

«Ведется видеонаблюдение» — гласят щиты, прицепленные через каждые десять метров к высоким решеткам, окружившим скелет башни. Мы прячемся за самосвалом, ждем, пока пройдет сторож с собакой в наморднике. Увы, за площадкой наблюдает уже не Мо и не другие приятели Норбера, они работали по договору подряда, и срок его истек. Никого из теперешних охранников мой брат не знает. Вплоть до последней недели на площадке обходились камерами. После того как туда несколько раз залезли, взломав ограду, мэрия обратилась в охранное предприятие. Райтеры вывели свои имена на самом верху здания — огромные красные и черные буквы, как прощание, на остатках балконов восемнадцатого этажа.

Мы ждем, ночь ясная, ни облачка, оранжевый ореол фонарей скрывает звезды. Сегодня вечером мы во что бы то ни стало должны к нему пробраться. Человек все еще там, на верхней площадке. Трудно поверить, но ему удалось остаться незамеченным, он не попался на глаза охранникам, целыми днями лежит, сжавшись в комок, в каком-то закутке. Выходит только ночью, когда вокруг пусто.

По правде говоря, с тех пор как ушли рабочие, мы точно не знаем, наверху ли он, но оставить его там было бы слишком рискованно. Нет ни единого шанса с ним связаться, но мы должны узнать, убежал он или еще прячется на крыше.

Начиная с зимы все новости о нашем здании немедленно попадают в прессу, а с тех пор как объявили о сносе, выходит статья за статьей: журналисты следят за действиями Комитета по защите жильцов, ведут почти ежедневную хронику реновации. Мы думаем, если бы в последние дни заметили странного человека, говорящего на непонятном языке, пресса бы знала.

Звук шагов с другой стороны решетки, мы притискиваемся друг к другу. Жюли осторожно выглядывает из-за грязных стекол самосвала. Это ночной сторож. Жюли улыбается и поднимает пальцы к ушам, мы высовываемся: он в наушниках, совершает обход и слушает музыку. Перед ним вышагивает большая черная собака. За ней волочится поводок, на ней кожаный намордник, глаза как будто светятся в ночи. Здоровый черный пес, шерсть по хребту дыбом. Грозная овчарка, готовая к нападению. Стоим не шевелясь. Собака замедляет шаг, принюхивается, поводит носом в нашу сторону и начинает рычать. Мы окаменели. Четыре человека — четыре желания заглушить биение своего сердца, закупорить запах своей кожи, задержать дыхание навечно. Намордник не дает собаке лаять, но рычать она может, мы слышим сдавленные вибрации ее гнева. Медленно проползает секунда, две, три, и Жюли закрывает глаза, тихо выдыхает «тсс», и собака тотчас перестает рычать. Сторож приказывает ей двигаться вперед. Мы не дышим, не поднимаемся, слушаем: собака неохотно идет дальше, сторож за ней. Мы снова остаемся одни, позади грузовика, посреди ночи, готовые проломить ограду и проникнуть внутрь.

Выбора у нас нет.

Завтра утром подрывники заложат взрывчатку в тысячу двести точек минирования в несущих стенах здания. В семь часов утра квартал будет оцеплен, к десяти полностью эвакуирован. Если верить подробному графику, напечатанному в газетах, взрыв произойдет в полдень, и — если все пойдет по плану — здание, в котором мы провели детство, в три секунды превратится в груду обломков, окутанную гигантским облаком пыли.

Незнакомец еще здесь, и мы должны забрать его, иначе его смерть будет на нашей совести.

Считаем до десяти, чтобы дать сторожу время обогнуть западный угол башни, и медленно встаем. Никого. Бежим к решетке. Фасады окружающих домов укрыты защитным материалом, можно не опасаться, что какой-нибудь страдающий бессонницей житель увидит нас в окно и предупредит полицию. Вдали проезжает машина. Дорога перед зданием перекрыта, так что с этой стороны нам бояться уже нечего.

Бежим по направлению к бело-красному щиту, одному из тех, что предупреждают о видеонаблюдении. На прошлой неделе Норбер, благодаря своим друзьям-рабочим, участвовал в последнем обходе стройплощадки. Он сфотографировал, где установлены камеры. Мертвых зон довольно много. Если с тех пор никому не взбрело в голову переставить камеры, добежать до лестницы незаметно будет просто.

Эллиот подставляет Жюли руки замком и помогает взобраться на ограду. Делает нам знак: можно перелезать. Я взлетаю на решетку и перемахиваю ее в два счета. Ячейки крупные, лезть легко. Руки замком — только для романтики. Норбер тяжело бросается вперед, решетка гнется, брат держится слабо и соскальзывает. Наверное, нам стоило отправить его первым и подтолкнуть, если самому не удается влезть. На долю секунды я пугаюсь, что он сдастся. В темноте мне не видно его лица. Он колеблется, потом опять идет на приступ, переваливается через решетку и слезает, а не прыгает, как мы.