Самые странные в мире. Как люди Запада обрели психологическое своеобразие и чрезвычайно преуспели

К 1000 г. н. э., когда трансформация Европы только начиналась, мир уже был крайне неравномерно развит в экономическом плане и, вероятно, весьма разнообразен с точки зрения психологии. Благодаря раннему возникновению производства еды на Ближнем Востоке, в Индии и Китае, наиболее процветающие и урбанизированные общества находились именно в Евразии. Отметив эту закономерность в своей книге «Ружья, микробы и сталь» (Guns, Germs, and Steel) лауреат Пулитцеровской премии Джаред Даймонд высказал предположение, что Евразия, и особенно Ближний Восток, получила огромную фору в формировании сложных обществ потому, что там произрастали многие наиболее урожайные растительные культуры и обитали самые подходящие для одомашнивания млекопитающие. Евразия была родиной диких предков пшеницы, ячменя, проса, овса и риса, а также коров, лошадей, свиней, коз, овец, водяных буйволов и верблюдов. В то же время на Американском континенте высокопроизводительных и подходящих для одомашнивания растений и животных было немного. Чтобы превратить дикую кукурузу в основной продукт питания Нового Света, потребовалось множество генетических изменений, то есть это был очень долгий процесс. Что касается одомашнивания животных, то в Америке были приручены ламы, морские свинки и индейки; среди них не было таких рабочих животных широкого назначения, как волы, лошади, водяные буйволы или ослы, которые могли и тянуть плуг, и перемещать тяжести, и крутить жернова. В Австралии подходящих для одомашнивания сельскохозяйственных культур и животных было даже меньше, чем в Америке[722].

Это неравенство во флоре и фауне усиливалось тем обстоятельством, что развитие сложных обществ Евразии ускорялось благодаря их географической вытянутости с востока на запад. Это способствовало быстрому появлению и распространению новых культур, сельскохозяйственных знаний, одомашненных животных и технологических ноу-хау. Как отмечалось в главе 3, такая географическая особенность способствовала интенсивной конкуренции между обществами, которая вела к росту их политической и экономической сложности.

В совокупности составляющие элегантной гипотезы Даймонда хорошо объясняют, почему возникновения самых крупных и могущественных обществ следовало ждать сперва в Евразии, а не в Америке, Австралии, Африке, Новой Гвинее или Океании, и даже указывают, где их стоит искать — на «счастливых широтах», проходящих через Китай, Индию, Ближний Восток и Средиземноморье[723].

Гипотеза Даймонда во многом объясняет глобальное неравенство, которое мы наблюдаем в мире по состоянию на 1000 г. Последующие исследования подтвердили его идеи и показали, что такие биогеографические факторы, как наличие подходящих для одомашнивания видов, ирригационный потенциал и ориентация континентальных осей, коррелируют с развитием интенсивного земледелия, которое, в свою очередь, способствует раннему зарождению государства. Такие популяции, имевшие фору по сравнению с популяциями других регионов, впоследствии создали более крупные общества и городские поселения, более сложные политические иерархии, более развитые экономики и технологии[724].

Однако где-то после 1200 г. сильная положительная корреляция между этими стартовыми условиями и последующим экономическим процветанием ослабевает: взлет переживают европейские популяции, которые не были пионерами ни в формировании государств, ни в возникновении земледелия. На самом деле ведущие экономики этого периода — Англия, Шотландия и Нидерланды — располагались там, где в евразийском контексте земледелие и государство появились относительно поздно. В последние два столетия именно там, а также в созданных переселенцами из Великобритании обществах вроде США наблюдался экономический рост, подобного которому человечество еще не знало (рис. 13.1)[725].

Моя трактовка истории глобального неравенства подхватывает изложение в тот момент, когда объяснение Даймонда обрывается — около 1000 г. — и выводит на первый план коэволюцию институтов и психологии. В плане глубинной истории подход Даймонда хорошо объясняет, почему в начале II тыс. Саид аль-Андалуси мог считать, будто арабы и несколько других цивилизованных народов превосходят как северных, так и южных «варваров». Древние общества Ближнего Востока и Средиземноморья, восходящие к самым ранним центрам земледелия на Земле, оставили исламскому миру Саида огромное культурное наследство, которое обеспечивало его господство вплоть до XVI в. Биогеографический подход Даймонда, однако, не помогает нам объяснить, почему промышленная революция началась в Англии или почему шотландское Просвещение вспыхнуло в Эдинбурге и Глазго. Только с учетом социальных и психологических изменений, вызванных реорганизацией семьи под воздействием Церкви, мы можем понять своеобразный путь Европы и вытекающие из него закономерности глобального неравенства, сложившиеся в последние несколько столетий[726].