Самый лучший комсомолец

Лай собаки не остался незамеченным, и на крыльцо вышла дородная дама в разрисованном цветами черном платье и белом платочке. Увидев такую необычную компанию, она охнула и быстро забежала обратно в дом.

— Прятать пошла! — заметил дядя Витя.

— Я бы вынес дверь сам, но мало каши ел, — вздохнул я.

— Ниче, еще навыносишься, — похлопав по плечу, пообещал дядя Петя, взбежал на крыльцо и пинком в область замка с хрустом выбил кусок двери.

Дядя Витя и Андрей Викторович ломанулись следом, а оставшийся со мной и Виталиной гражданин Васильев словил приступ слабоумия и попытался сбежать при помощи оставшейся открытой калитки. Я даже не успел рассмотреть, как агент Вилка его заломала и уложила носом в лужу — специально ведь немножко поправила.

— Булькает, — заметил я.

— Жить хочет, значит! — ухмыльнулась она, и сеанс утопления прекратила.

— Впечатляет, кстати, — отвесил девушке комплимент.

— Сойдет для сельской местности, — с улыбкой ответила она своей любимой поговоркой, подняла испачкавшегося капитана на ноги, заломала руку, и мы прошли в дом.

Внутри, помимо жены и самого председателя, стандартно-плешивого и одетого в тельняшку и треники, нашлись двое напуганных моих почти ровесников — мальчик и девочка.

— Сережка Ткачев! — узнали они меня.

И без того ублюдочное настроение (дождь, коррупция, хищение госсобственности — что еще остается кроме горького стёба?) окончательно опустилось в «минус».

— Мне очень жаль, но ваш отец — вор, — выдавил я, стараясь не прятать глаза.

— Папа?! — ахнула большеглазая кудрявая светловолосая девочка.

— Вор?! — вторил ей брат, с ужасом глядя как дядя Петя с дядей Витей пытаются вытащить из рук воющей жены председателя металлическую прямоугольную банку из-под сахара, а самого гневно взирающего на нас главу семейства держит за руки Андрей Викторович.

Обстановка — мое почтение, стиль «советский колхозник забогатевший». Ковер на полу, два ковра на стенах, на поблескивающей лаком стенке — цветной немецкий телек. И это только зал, он же — гостиная!

— Расхититель социалистической собственности, — подтвердил я.

КГБшники наконец-то справились с не желающей расставаться с банкой женщиной, которая, лишившись важного для себя предмета, метнулась к детям, обняла их и завыла «не губи».

Игнорирующий вой дядя Витя показал мне содержимое банки — свернутые в толстую трубочку сторублевки и забитое золотыми цепями и кольцами остальное пространство.

— Тысяч пятнадцать, — профессионально оценил «экономический» КГБшник.

— Еще есть? — оборвав вой показом ксивы, спросил я женщину. — Все сдашь, и живите с детьми прямо тут, даже телек оставим. Муж лет через семь по УДО выйдет.

Сработало — загнав плачущих детей в комнату, она сводила дядю Витю за дом, и они вернулись оттуда с промаслянной, испачканной землей тряпицей. Развернули — обрез.

— Через восемь по УДО, получается, — грустно вздохнул я и запросил у дяди Пети подтверждения. — В администрацию?

— Одевайся, — скомандовал тот председателю.

— А можно Сережу расписаться попросить? — выглянула из-за разделяющей зал и остальной дом занавески девочка с «Пионеркой» в руках.

Что за дни пошли? Один хуже другого.

— Давай распишусь, — задавив эмоции, выдавил улыбку и расписался.

— Я все равно папу не люблю! — шепнула она мне на ушко и убежала.

Не помогло, прости — только хуже. Но вам хуже несоизмеримо — херово безотцовщине, а в деревне херово вдвойне — знаю, жил.

Подождав, пока товарищ председатель наденет импортный костюм за двести с хвостиком рублей (в ГУМе такой видел), прошли через двор обратно, и меня угораздило обернуться — дети смотрели в окно, как мы забираем у них папку. Брат плачет с поджатыми губами, сестра — радостно машет мне рукой. Какой пи*дец.

Администрация — как в тумане: вот тычу ксивой в лицо нашедшейся на работе бухгалтерше, вот она плачет и рассказывает, какая она невиноватая и какие у нее трое замечательных детей, которым теперь придется жить в детдоме. Уж не в том ли, куда Сережина мама шмотки и инвентарь возила? А я, получается, привезу пополнение.

Бухгалтерские бумажки даже не смотрел — мощностей московского БХССника хватило с лихвой, потому что никто ничего особо и не прятал. Ну утрясается, ну усушается, ну не сходится дебет-кредит — пофиг, главное же товарищу капитану занести.

Погрузив в «таблетку» и бухгалтершу, добрались до ее дома, и пришлось снова смотреть на плачущих детей. Эти — хуже, потому что от пяти до десяти возрастом. Их мама сдала ухоронку с жалкими полутора тысячами, прибыл новый участковый — запоздал, бедолага — и мы оставили детей ему на попечение.

Далее — в сельпо, где — тадам! — у продавщицы тоже оказалось трое детей, но, к счастью, с отцом-трактористом и подростки. Ухоронка — немножко золота. Этой нормально, запрет работать в сфере торговли и условка, так что ее отпрыскам на газетках расписался уже почти нормально.

В райцентре сгрузили незаконно задержанных (а как еще это назвать?!) граждан СССР во взятый московскими гостями под контроль околоток для нормального оформления всего и вся, и отправились в следующий колхоз.