Самый жаркий день (СИ)

Офицеры зашумели. Кажется, из всего мной произнесенного, их заинтересовала тема оружия.

— Это вы делаете револьверные пистоли? — спросил подполковник от артиллерии.

— Более того, их изготовили по моей идее, хотя собственно револьвер в окончательном виде измыслил один из моих инженеров.

— Господин Кутасов?

— Да, Семен Кутасов. Так вот, господа офицеры. Конечная цель нашей экспедиции еще будет утверждена свыше, но готовыми надо быть уже сейчас. Я, признаюсь, не смыслю ничего в военном деле, но должна знать все о составе войск, о припасах, о планируемом маршруте. У вас есть эти сведения?

Ответом стало виноватое молчание. Оберы пока не определились в своем окончательном отношении ко мне. Силу я показала, бравировать всезнайством не стала, мягко указала, что в их епархию сапожками влезать не собираюсь. То есть служить с этой девицей вроде как можно, но безопасно ли…

— Плохо, господа. Сколько войск выделено на кампанию?

Тишина.

— Сколько артиллерии?

Снова молчание.

— Ну хотя бы кто главный по военной части!

— Генерал от инфантерии Ланжерон.

— Хоть это вы знаете, — вздохнула я. — А где он сам?

— Так в Одессе, наверное, — с сомнением ответил молодой пехотный майор.

Ощущение бардака нарастало. Уже август, в поход отправляться в сентябре, а собранные, судя по мундирам, со всяких полков офицеры не знают вообще ничего, назначенный главнокомандующим генерал губернаторствует на юге страны, и не удивлюсь, если он о своем новом назначении ни сном, ни духом.

Кажется, мое настроение передалось и присутствующим, их недоуменные переглядывания говорили о начавшемся мыслительном процессе. И если сперва меня удивило столь легкомысленное отношение военных к происходящему, то, подумав, я поняла, что дело в разности наших подходов к различным трудностям.

Боевой офицер — человек во многом подневольный, живущий приказом и готовностью сложить голову за Отечество. Мне же эта самая голова была дорога в своем естественном состоянии, никуда не уложенная, а румяная и смеющаяся. Какое-то время назад и сама ведь оставила бы любую подготовку на откуп судьбе, но сейчас я — промышленная миллионщица, отвечающая за дела свои и слова, поэтому вынуждено привыкшая продумывать каждый шаг.

Я даже придумала для себя умственные упражнения, при которых сложную задачу разделяла на части, каждую из которых обдумывала отдельно, составляя список маленьких шажков, которые потом сводила воедино. И это в самом деле часто помогало. Профессор Гизе, услышав от меня о такой шараде, порекомендовал ознакомиться с произведением кенигсбергского мыслителя Канта «Критика чистого разума». Я честно пыталась прочитать этот монументальный труд, но быстро сдалась, устав пробиваться через кошмарные немецкие предложения, и это при моем почти идеальном владении этим языком[2]. Но основные постулаты понять удалось, как и порадоваться тому, что мне в голову пришла идея, схожая с мыслями великого философа.

Поэтому и к вопросу организации подхода пришлось относиться, как запуску нового производства, раскладывая пасьянс из возможностей и вероятностей. Сейчас я могла только опросить офицеров о вверенных им силах, но и тут возникли сложности, так как не все знали даже об этом. Удалось получить лишь самые общие сведения, старательно выписанные мною в отдельную тетрадь, к счастью, нашедшуюся в здании штаба.

— Александра Платоновна, — обратился ко мне артиллерист. — Мы сейчас ни к чему не придем. Пахнет сия история скверно, вот только теперь начал понимать, что собираемся мы как на увеселительную прогулку с показушными маневрами, а предстоит вельми опаснейшая операция. Дозвольте проводить Вас к Петру Михайловичу, уверен, что у него новостей больше должно быть.

Петр Михайлович оказался Светлейшим князем Волконским, начальником Генерального штаба, возрожденного из Канцелярии Управляющего Свитой Е.И.В., с которым я совсем была не знакома, но Алексей Сергеевич, как отрекомендовался полковник, с ним если и не приятельствовал, то какие-то теплые отношения имел.

— Зачем это все, Ваша светлость? — спросил он меня, пока мы шли по старому зданию, уже не вмещающему все ведомство.

Впрочем, новый Штаб уже начал строиться прямо напротив Зимнего дворца.

— Сложный вопрос, — ответила я. — Распоряжение еще Павла Петровича, данное им в таких обстоятельствах, что отменить его нельзя, да и будущий Император поддержал экспедицию. Цели конечной никто не понимает.

Полковник помолчал, но все же заметил осторожно:

— Путь без цели — это как-то слишком… грандиозно.

— Вы же не освещенный? Тогда Вам сложно будет понять. Господь указал нам этот путь, и невозможно не пойти по нему.

— Ваш господь.

— Господь един во всех именах своих, — отрезала я. — Просто наш пророк дал самым сильным почитателям своим силу видеть его волю порой. Мне сложно объяснить, но поверьте: противиться воле Его бессмысленно, и грех великий.