Сан-Антонио в Шотландии

Фернейбранка разражается бесконечным смехом.

— Итак, — спрашиваю я, принимаясь за суп, — что вы скажете о нашей клиентке?

— Вы хотите поговорить о ней прямо сейчас?

— Простите, но я увяз в этом деле, время поджимает и…

— Ладно, ладно…

Фернейбранка не любит, когда его подгоняют в работе. Он шумно втягивает в себя ложку супу и с полным ртом начинает рассказ:

— В течение пятидесяти лет семейство Мак-Геррелов владеет домом на Променад-дез-Англе. Шикарный такой домина в стиле рококо, очень английский. Восемнадцать лет назад миссис Мак-Геррел обосновалась в нем, как думали, навсегда. Она была больной и очень деспотичной особой. Скупая, как все шотландцы. У нее была всего одна служанка, занимавшаяся всем домом, в котором хозяйка занимала одну или две комнаты, а в остальных держала мебель под чехлами…

Он замолкает, чтобы проглотить вторую ложку, потом отхлебывает провансальского розового. Его плохое настроение испарилось. Южанин не может быть не в духе, когда разговаривает.

Я ожидаю продолжения и получаю его.

— Соседи еще помнят эту старую скрягу, которую служанка катала в кресле на колесиках по приморским бульварам. Кажется, у нее была трость, и когда она злилась, то била ею служанку через плечо. Людей это возмущало.

Я не жалею, что приехал. Ловлю сладкий акцент коллеги, и мои мысли начинают проясняться.

— А потом? — подгоняю его я.

— Потом к ней приехала девушка. Ее племянница, бедная сиротка. И знаете, что выкинула старуха?

— Нет.

— Уволила служанку. Она приютила у себя племянницу, чтобы сэкономить на жалованье. Вот жлобина! Теперь уже бедняжечка вела хозяйство и катала кресло. Ее тетка бить не решалась, зато постоянно изводила жалобами, унижала, оскорбляла… Люди говорят, у девочки постоянно были слезы на глазах. Да, совсем забыл. Ее имя Синтия. Не очень католическое, но все равно красивое…

Я даю ему доесть суп, выпить очередной стаканчик розового и куснуть натертую чесноком баранью ножку. Дыхание моего коллеги вызывает в памяти окрестности дешевого ресторана в обеденное время.

Мадам Фернейбранка, у которой сердце большое, как гостиничная перина, и чувствительное, как ноги почтальона, который надел слишком маленькие носки, плачет в свою тарелку.

Как это печально: юная золотоволосая девушка толкает кресло-каталку противной старухи, похожей на злую колдунью. Есть от чего сжаться сердцу южанки.

— Дальше? — подгоняю я.

— Ну, девчонка стала красивой девушкой с округлостями, как у капота «ланчии».

— О, Казимир! — возмущается мадам Фернейбранка, шокированная смелостью сравнения, а может, и из зависти, потому что ее собственные молочные пакеты похожи на спущенные пляжные матрасы.

Фернейбранка игриво смеется.

— А потом в один прекрасный день мамаша Мак-Геррел улетела к себе на родину. Кажется, ее племянник погиб в Африке и ей пришлось заняться делами.

Довольно короткое молчание.

— Как это грустно, — заключает хозяйка дома.

— Отлично, Ферней, — говорю я, — вы сделали полный обзор положения. А теперь, если не возражаете, перейдем к деталям…

— Может быть, лучше перейти к бараньей ноге? — шутит он.

— Одно другому не мешает. Мадам, ваш рыбный суп просто божествен. — Она воркует:

— О, господин комиссар, мне очень приятно. — Довольная, она подает такое ароматное блюдо, что у меня сводит кишки.

— Какие детали? — возвращается мой коллега к нашим баранам (точнее, овцам).

— С кем старуха общалась в Ницце?

— Ни с кем, кроме своего врача.

— Вы узнали имя и адрес этого эскулапа? — Он достает бумажник и вынимает листок бумаги, покрытый заметками

— Доктор Гратфиг, улица Гра-дю-Бид…

— Зато Синтия должна была иметь кучу знакомых. Она наверняка училась, имела товарищей, общалась с торговцами.

— Не особо. Когда она приехала, ей было четырнадцать лет. Вместо того, чтобы отдать девочку в лицей, старуха записала ее на заочные курсы, чтобы обучение оставалось английским. У Синтии была тяжелая жизнь: служанка, сиделка, да еще и учеба в одиночку. Она общалась только с местными коммерсантами.

Вот все, что мне может сообщить Фернейбранка. Это немало. Теперь я лучше разбираюсь в пружинах дела.

— Скажите, Казимир, Мак-Геррелы по-прежнему владеют своим домом?

— Да, по-прежнему.

— Они его сдали?

— Нет, стоит закрытый.

— Для скупердяев это означает потерю неплохого источника доходов, а?

— Да, верно.

Мы заканчиваем ужин, разговаривая совсем о другом. Казимир мне рассказывает последний марсельский анекдот. Я знаю его уже лет двадцать, но смеюсь, чтобы доставить ему удовольствие. Чтобы не остаться в долгу, я рассказываю ему анекдот про голубого, который пришел к психиатру. Он его не понимает, но, чтобы доставить мне удовольствие, ухохатывается. Мы прикончили три бутылки розового и пребываем в легкой эйфории, когда я вдруг заявляю:

— Ну ладно, пора за работу! — Фернейбранка хлопает себя по ляжкам:

— Ха-ха! Очень смешно. На такие хохмы способны только парижане.

Поскольку я встаю из-за стола с совершенно серьезным видом, он перестает смеяться.

— Вы куда?

— К Мак-Геррелам, мой добрый друг.

— Но…

— Да?

— Я же вам сказал, что там уже два года никто не живет!

— Ну и хорошо, значит, путь свободен.