Сан-Антонио в Шотландии

Доктор Гратфиг — крайне занятой человек, специалист по ревматизму. Это высокий тощий брюнет, веселый, как цветная фотография живодерни, носит очки в черной черепаховой оправе и имеет озабоченный вид, обычно свидетельствующий или о неприятностях в семейной жизни, или о больной печени.

На нашу просьбу прийти он откликается без восторга. Осмотрев скелет, кивает:

— Я совершенно уверен, что это моя бывшая пациентка. Я прекрасно знаю деформацию ее нижних конечностей, равно как и искривление позвоночника. Я видел достаточно много ее рентгеновских снимков, чтобы быть абсолютно уверенным. Некоторые из них хранятся у меня до сих пор.

Фернейбранка отпускает шутку:

— Если бы вы проявили немного терпения, доктор, то вам не пришлось бы делать эти снимки снаружи. Вот он, ее скелет, снимай не хочу.

Это ни у кого не вызывает улыбки, особенно у врача.

Мы выходим на свежий воздух, и я прошу доктора зайти с нами в соседнее бистро, чтобы поговорить в более подходящем месте, чем этот погреб-кладбище. Он заставляет себя упрашивать, но в конце концов соглашается.

Сидя перед большим стаканом минералки, он отвечает на наши вопросы.

— Вы практически единственный человек в Ницце, хорошо знавший Дафну Мак-Геррел, доктор. Что за человек она была?

— Она много страдала. Ее характер был таким же искривленным, как и ее ноги! Кроме того, будучи шотландкой, она являлась самой прижимистой из всех моих пациенток. Выплачивала мой гонорар с шестимесячным опозданием и с вечным брюзжанием, но при этом требовала к себе особого внимания. Представляете себе этот тип людей?

— Представляю. А ее племянница? — Док снимает очки и протирает их крохотным кусочком замши.

— Очаровательная девушка, которой досталась роль несчастной сиротки. Мадам Мак-Геррел относилась к ней скорее как к прислуге, а не как к родственнице.

— Расскажите мне о ней.

Мое сердце сильно бьется. Из нас троих я, несомненно, могу рассказать о Синтии больше всего.

— Она была доброй, милой, послушной… кроме разве что в конце. Мне показалось, в ее поведении появилось бунтарство. Видно, рабство у тетки стало для нее совершенно невыносимым. Однажды она меня попросила (тайком, разумеется) прописать старухе снотворное, потому что та не давала ей покоя даже по ночам.

— Вы это сделали?

— Да, и с тем большей охотой, что больная действительно нуждалась в нем. Она страшно страдала от ревматических болей…

— Синтия ни с кем не общалась?

— Насколько мне известно, нет. Я никогда не видел в их доме никого постороннего.

— Может быть, вы встречали Синтию с кем-нибудь в другом месте?

— Нет,

Он вдруг замолкает, и я понимаю, что у него мелькнула какая-то мысль.

— Вы о чем-то вспомнили, доктор? — любезно настаиваю я.

— Действительно.

— Я вас слушаю.

— Дело в том…

— Речь идет об очень важном деле. Совершено уже два убийства, и ваш долг рассказать мне все…

— Ну что ж, представьте себе, что однажды вечером, скорее даже ночью, когда мы с женой возвращались от друзей из Канна, я заметил девушку на улице.

— Сколько могло быть времени?

— Часа два ночи.

— Где она была?

— Она выходила в обществе мужчины из ночного бара «Золотая дудка», довольно сомнительной репутации.

— Вы уверены, что это была именно она?

— Тем более уверен, что она меня узнала и спряталась за своего спутника.

— Как он выглядел? — Врач пожимает плечами.

— Я не успел его рассмотреть. Я так удивился, встретив эту девушку в такое время в подобном месте… Однако мне кажется, это был довольно молодой и довольно высокий парень…

Я позволяю себе похлопать его по согнутому плечу, так велика моя радость.

— Вы оказали полиции большую услугу, доктор. Спасибо!

— Это здесь, — говорит мне Фернейбранка, показывая пальцем на низкую дверь, к которой надо спуститься по четырем ступенькам.

Изнутри доносятся звуки музыки и шум голосов. Светящаяся вывеска над дверью изображает стилизованную дудку, над которой идут неоновые буквы: «Золотая».

— Что это за заведение?

— Пфф, не более сомнительное, чем многие другие. Здесь есть всего понемножку: туристы, местная «веселая» молодежь…

Он показывает на ряд из примерно пятидесяти мотоциклов, выстроившихся у стены заведения.

— А блатные?

— Тоже, но ведут себя тихо.

Мы заходим. В этой норе так накурено, что в нее не согласился бы войти ни один шахтер даже за месячное жалование.

Из проигрывателя рвется истеричная музыка. На танцевальной дорожке, размером чуть больше почтовой марки, трутся друг о дружку несколько парочек, нашептывая обещания, которые тут же начинают выполнять. У стойки толпа. Несколько типов расступаются, давая нам дорогу. По-моему, комиссара здесь хорошо знают.

Бармен, длинный лысый мужик с большим носом, подмигивает ему.

— Приветствую, господин комиссар. Какой приятный сюрприз… Вам, как обычно, маленький стаканчик?

Фернейбранка краснеет из-за присутствия рядом знаменитого Сан-Антонио, которого воспринимает как сурового пуританина.

— Точно, — отвечает Казимир и делает знак бармену. — Мы можем поговорить, Виктор?

Виктор без радости кивает. Должно быть, он постукивает, скорее даже стучит вовсю, но не на публике же. Он наливает нам два стаканчика и подходит, скребя затылок.