Сан-Антонио в Шотландии

Хренушки! Баба продолжает храпеть. Тогда доблестный комиссар Сан-Антонио берет за ручку ведро и идет к ближайшему колодцу за водой.

Ледяной душ — это лучший способ приводить пьяных в чувство.

Она фыркает, чихает, открывает один глаз и начинает изрыгать ругательства.

— Уже лучше, Глэдис? — справляюсь я любезным тоном. Ее мутный глаз тяжело смотрит на меня. Я поднимаю ее за блузку и прислоняю к стене, но ее голова падает на грудь.

— Где Берюрье? — спрашиваю я.

Мамаша О'Пафф издает несколько нечленораздельных звуков, затем последовательно называет меня сукиным сыном (из чего я делаю вывод, что она намерена в самое ближайшее время усыновить меня), заячьим дерьмом (я не имею ничего против этих милых зверьков и их экскрементов), свежеиспеченным педерастом (слова «свежеиспеченный» напоминает что-то такое здоровое и кулинарное, что сглаживает оскорбительный смысл второй части определения) и импотентом (это ее право, поскольку у меня никогда не хватит мужества доказать ей обратное).

Я принимаю наилучшее решение, то есть иду набрать еще одно ведро воды и с самым что ни на есть спокойным видом выплескиваю половину ей в портрет. Новые фырканья, новый кашель, новая порция ругательств, еще более изощренных, чем предыдущие.

Знаменитый Сан-Антонио на время откладывает в сторону изысканную вежливость, делающую его в некотором смысле Кольбером полиции.

— Слушай, Глэдис, — перебиваю я ее, — если ты не ответишь на мои вопросы, я буду лить тебе в морду воду до тех пор, пока не опустеет колодец. Ты меня понимаешь?

В подтверждение слов я выплескиваю на нее часть того, что осталось в ведре.

— О'кей, дорогая?

— Чего тебе от меня надо, падаль ходячая? — спрашивает наконец знакомая Толстяка.

— Моего друга Берюрье, который у тебя жил.

— Я его не видела…

— Врешь. Если будешь врать, тебя посадят в тюрягу, где не будет виски, и ты подохнешь от жажды. Кроме того, в твоей камере, куколка, будет полно летучих мышей и тараканов!

— Ты друг Берю, — бросает она на французском. — Ты француз… Вы все крикуны и трепачи.

Она замолкает и вдруг начинает плакать, как фонтаны Рон-Пуэна на Елисейских Полях.

— Ах, черт бы меня подрал, на кой черт я уехала из Монружа? Чтобы подыхать от виски в этой проклятой стране?

Я тронут, как школьник.

— Ну, мамаша, не надо, у каждого своя жизнь. Сплошное счастье в цветах производят только в Голливуде, и оно продолжается час тридцать пять на киноэкране, Я спрашиваю, где Берю?

Она продолжает выплакивать скотч, но отвечает сквозь слезы:

— Я вам сказала, что он не возвращался. Он пообедал здесь в полдень, ушел и не вернулся…

— Вы знаете, куда он пошел?

— Нет. Я спросила, а он мне ответил: «Профессиональный секрет». Свинья паршивая!

— Полагаю, он вам сказал, что вернется к ужину?

— Конечно! Он привез из города холодного цыпленка и пару бутылок скотча…

— Вы пили, дожидаясь его?

— Да.

— Вы никого не видели?

— Видела.

Я навостряю уши.

— Кого?

— Днем, когда этот мерзкий легаш только что отвалил, пришел какой-то тип и спросил некоего Сан-Антонио.

— Да?

— Говорю же я вам, француз хренов!

— Ну и что?

— Я ему ответила, что не знаю такого, и это святая правда, не знаю я никакого Сан-Антонио. А вы его знаете?

— Никто никого не знает, — наставительно и уклончиво отвечаю я. — Что было дальше?

— Я думала, этот парень меня задушит. Он был белым, как мертвец, и скрипел зубами.

— Вы его не знаете?

— Я часто видела его вместе с девушкой из Стингинес Кастла. Молодой аристократ с противной мордой и пластырем на бровях.

Сэр Конси! Нет никаких сомнений, меня искал жених Синтии. Как он узнал, что Берю находится у мамаши Глэдис? Я допустил ошибку, оставив моего друга здесь. Эти мерзавцы запаниковали и схватили его. В замке не поверили в мой отъезд. Черт! Мой Берю! Не могли же его убить, когда его назначение было почти в кармане!

Это придает мне сил.

— После этого визита вы больше никого не видели, Глэдис?

— Нет.

— Точно?

— Говорю же тебе, сопляк!

Она снова заводится и клянется, что, если я буду сомневаться в ее словах, она сунет меня носом в ту часть своего тела, которую я считаю совершенно непригодной для употребления и которую не облагородит даже присутствие в ней моего носа.

Я оставляю отставную шлюху в одиночестве и прыгаю в мою похожую на катафалк «бентли».

На колокольне церкви отбивают полночь — час преступлений, когда я звоню в дверь сэра Конси.

— Хелло! — слышится из переговорного устройства голос унылого аристократа.

— Это Сан-Антонио.

Вопль. Дверь открывается, я поднимаюсь до лестнице На площадке вырисовывается прямоугольник света. Сын баронета ждет меня. Он в смокинге

Когда я подхожу, мужской голос кричит по-английски:

— Нет, Фил, держите себя в руках!

Но парень уже не может удержать себя в руках и бросается на меня.

Вам не кажется, что этого многовато?

Это стало традиционным, как все в Англии: едва мы встречаемся, сразу завязываем драку.

Он начинает с удара, нацеленного в мои фамильные драгоценности, но я успеваю встать боком, отчего зарабатываю здоровенный синячище на ляжке; за этим следует серия хуков.