Санаторий

— Где все? — вопросила она, пробегая глазами по фигуре Ионы сверху вниз и обратно, будто сомневалась, что это действительно он и сличала теперь с образом в памяти.

— Не знаю. Собака выла, слышала?

— Какая собака?

— Не знаю, какая. И гудок заводской. Тоже не слышала?

— Нет.

— Странно…

Кундри вдруг сделала шаг ближе, толкнула в грудь, прижала спиной к шершавой бетонной стене, приблизила своё лицо к Иониному. Он почувствовал запах давно не чищенных зубов, стянутого жаждой рта.

— Чего? — произнёс он. — Ты чего, Кундри?

Она дышала часто, дыхание было неровным, подрагивающим, суетливым.

— Только не ори, — сказала она. — Этим не нужно слышать.

— Не орать? — улыбнулся Иона. — Бить будешь, что ли? Или насиловать?

Она ещё плотней прижалась к нему, прошептала в самое лицо:

— Ты тоже думаешь, что я… ненастоящая?

— Нет, я так не думаю, — опешил Иона. — Ты настоящая, Кундри.

— Правда?

— Да. А кто думает, что ты не настоящая?

— Поцелуй меня…

— Ну вот, а говорила, что не будешь насиловать…

— Поцелуй меня, Иона.

— Сначала покажи правое бедро.

— Бедро? — её брови дёрнулись вверх. — Правое? А почему — именно правое? Тебя только от правых ляжек штырит? Вообще-то, у меня есть места и получше.

— Я знаю. Покажи, — настаивал Иона.

Кундри не шевелилась, замерев, глядя Ионе в глаза. Во взгляде её читался… страх, да. Кундри боялась! Но — чего?

— Покажи, — повторил Иона, впитывая её страх, наполняясь им и чувствуя внезапно, что этот страх делает его самого решительней и неуязвимей.

— Ну? — нажал он.

— Нет. Я боюсь, — сказала Кундри, и губы её задрожали, а зрачки заметались в тесноте глазниц, пытаясь утаить назревавшие слёзы. — Нет. Вдруг… вдруг там ничего нет?

— Где?

— На ноге. У меня на ноге. Вдруг там ничего нет? Я… я тогда с ума сойду. Я убью себя.

«Это что? — думал Иона, вглядываясь в страдальческое выражение лица снайперши. — Что это? Истерика? Игра? Да нет, слишком тонко для этой… Кассиопеи. Нет, амазонки. Слишком тонко.

— Хочешь, я скажу тебе всю правду? — прошептала Кундри.

— Прямо всю? — улыбнулся Иона. Но улыбка вышла откровенно натужной, потому что ему тоже вдруг стало страшно. Слово «правда» иногда может испугать похлеще пистолета. — Может, не всю для начала? Всю сразу я не переживу.

Кундри не улыбнулась. Она не сводила с лица Ионы глаз.

— Я знаю, кому мы снимся, — сказала она.

— Ну и… кому?

— Типа ты не знаешь?

— Не знаю, Кундри.

— Тебе. Мы снимся тебе, Иона. И ещё, знаешь? Я не настоящая. Как только ты проснёшься, меня не станет. Совсем. А я не хочу, чтобы меня не было. Я молодая, красивая. Я хочу жить. Хочу детей. Так что ты не просыпайся подольше, ладно? Не просыпайся, пока я не состарюсь и не умру. Тебе так тоже будет лучше.

— Значит… значит, на ноге у тебя… ничего нет?

— Нет.

— Однако ты не сошла с ума.

— Сошла. Иначе я бы ничего тебе не сказала. Разве не так?

— Значит… значит ты ей поверила?

— Кому?

— Ну, этой, розе Шарона.

— Какой розе, Иона?

Он заглянул в её пустые стеклянные глаза. Да, они были сейчас пустые и стеклянные.

— Кундри… Психолог. — пробормотал он. — Таилиэта. Ты… ты хочешь сказать, что её нет?

— Её нет, никакой, ни той, ни этой, — произнесла она голосом, напоминавшим скорее отклик горного эха, но в голосе этом звучали паника и вдруг явившаяся откуда-то безнадёжность. Потом, он жадно потянула ртом воздух и закричала: — Не просыпайся, Иона. Стой! Иона! Не просыпайся! Не просыпайся!!!

Её крик, почти визг, ворвался в его уши. Иона невольно оттолкнул её, дёрнулся в сторону, и тут же услышал щелчок предохранителя и увидел чёрный глаз винтовки, уставившийся ему в лицо.

— Эй! — просипел он, чувствуя, как холодная змейка страха выползла откуда-то из живота, поднялась и стиснула кольцами сердце. — Подожди, Кундри, не дури. Если ты выстрелишь, сон кончится.

— Не просыпайся, Иона!

— Я не проснусь, — закивал он. — Конечно, я не проснусь. Только ты не дури. Всё будет хорошо, Кундри.

— Если ты проснёшься, меня не станет.

— Я не проснусь, Кундри. Обещаю.

За её спиной послышался шорох, осторожные шаги, чьё-то дыхание. Кундри немедленно отпрыгнула в сторону, разворачиваясь, выискивая в прицел новую цель.

Иона не стал дожидаться, чем всё закончится — рванулся в темноту цеха.

Ему показалось, что рванулся. Но только ноги вдруг отказали и не хотели двигаться. Их наполнила истомчивая слабость, к ним вдруг оказалась привязанной пудовая гиря; мышцы обмякли, сердце как будто перестало биться, стало пустым и дребезжащим. «Как вода я пролился, и стало сердце моё как воск». Таилиэта, та или эта, ни той, ни этой, Иона и она.

Кое-как волоча ноги, словно увязая в болотном месиве, он сделал несколько неверных шагов, каждое мгновение ожидая выстрела. Споткнувшись обо что-то, повалился, едва не разбив голову, и пополз. Он загребал руками, обдирая запястья и колени о рассыпанный по бетону мусор, и ему представлялось, как с усмешкой на губах Кундри шагает следом, и ствол винтовки покачивается над его затылком.