Из шкафа торчал белый полиэтиленовый пакет, в какие складывают продукты в супермаркетах. Таким пакетам не место в платяных шкафах рядом с бельем и одеждой, но Лев вспомнил, что сам положил его туда. Правда, он тогда запрятал его поглубже, а теперь пакет безобразно торчал, будто кто-то похозяйничал в его отсутствие. Кто мог вытащить его из укромного места за стопкой полотенец? Лев похолодел: Раюшка! Она нашла то, что он спрятал. Увидела? Или нет? Странно, но сейчас он никак не мог вспомнить, что было внутри, будто информация об этом точечно стерлась из памяти. Помнит пакет. Помнит, как прятал пакет. А вот что в пакете, не помнит! И заглядывать страшно… Лев сидел на полу перед распахнутым шкафом, не шевелясь.
Пакет все же вывалился наружу сам. Будто плохо лежал. Шлепнулся к ногам, и черный с синими вкраплениями ворох выкатился из него и развернулся. Льву стало трудно дышать. Почему не хватает воздуха, если он теперь фантом и у него нет ни тела, ни легких?! Или эти ощущения – лишь воспоминания многолетней давности? Но почему они тогда так реальны?
На полу перед ним лежал кусок черной шелковой ткани с цветочным принтом. Васильки. Синие и коричневые. Это платье Вера выбрала под новые бирюзовые бусы. Васильки подчеркивали цвет камней. Тогда коричневых васильков еще не было. Они потемнели позже – будто отцвели – и приводили Льва в ужас, напоминая о том, что платье насквозь пропитано кровью, незаметной на черном фоне. Кровью Веры. Тягостные воспоминания потревоженными птицами взмыли из глубин памяти, и Лев, пытаясь прогнать их прочь, принялся запихивать платье обратно в пакет. Скользкая ткань вертлявой змеей норовила улизнуть из рук, будто живая, но в этот раз он справился быстрее, а в прошлый раз руки совсем не слушались. И тогда в пакете кроме платья были еще бусы. Теперь их здесь не было. Теперь бусы носила Рая. Лев увидел их на дочери спустя несколько месяцев после того, как спрятал пакет с вещами жены, привезенный из больницы, и промолчал, хотя и понял, что Рая увидела платье. Не могла не увидеть. Заметила ли кровь? Выяснять это Лев не стал, смалодушничал. Рая тоже не задавала вопросов, но бусы носила каждый день. Эти бусы кололи ему глаза, напоминая, что он так и не рассказал Рае правду о матери.
Лев убрал пакет в шкаф, засунув поглубже, прикрыл дверцу, повернулся и направился к выходу. Нужно попасть обратно в санаторий, чтобы найти Раю. Знать бы еще, как выбраться из трясины прошлого… Что ждет за дверью спальни на этот раз – темный коридор с Александром-монстром или очередное воспоминание?
В просвете между дверью и полом проплыла какая-то тень. Лев встал на четвереньки и пригнул голову, пытаясь разглядеть что-нибудь. В лицо повеяло затхлым санаторным запахом. И, хотя за дверью было темно, но он заметил выложенные елочкой паркетные дощечки. А потом… Потом мимо него прошли детские ноги в голубых сандалиях. Рая! Лев ринулся в дверь и оказался в коридоре санатория – совершенно пустом. Дочери нигде не было. Льву показалось, что весь он будто съежился от разочарования, обнаружив очередной мираж. Ведь если Рая и в самом деле проходила мимо, он успел бы ее увидеть, если только она не исчезла за одной из множества дверей, виднеющихся по обе стороны коридорных стен.
Если так, то дверь должна быть ближайшей. Лев шагнул в ту сторону, в которую проследовала дочь, и вошел в соседнюю дверь, не отворяя ее.
Рая действительно была там, но только не та, которую он искал.
Рая была крошечная. Завернутая в цветастое одеяльце, она мирно спала на руках у Веры, сидящей в кресле у темного окна, обсыпанного дождевыми каплями. Вокруг все было по-прежнему: детская кроватка-качалка, розовый медведь, синие обои в желтых звездочках, полумесяцах и крылатых феях, жалобный собачий лай за окном и настенные часы, чеканящие в унисон с барабанной дробью дождя: «Поздно-поздно-поздно…».
И все повторилось с начала: возмущенный крик Веры, плач ребенка, тишина домашнего кабинета, успокаивающий голос Любы в офисе, пощечина в парке, кровь на кафельной плитке в кухне, банкетный зал, спальня, вывалившийся из шкафа пакет… И снова, и снова… Льву казалось, что он носится по кругу, прикованный к разогнавшейся до бешеной скорости карусели, которую заклинило, и теперь ее уже ничто не остановит, а он вот-вот сойдет с ума. Картинки из его жизни, словно пестрые обертки от чипсов или мороженого, подхваченные ветром с пыльного асфальта, кружились перед глазами в безумном и бесконечном вихре.
Одна череда картин сменялась другой, похожей на предыдущую как две капли воды, отличаясь лишь некоторыми деталями. Небо над ним то темнело, то светлело, жгучее солнце сменялось жестокими ливнями, синие обои с крылатыми феями уступили место пепельно-розовым, с принцессами в пышных платьях, и лицо Раюшки постепенно меняло свои черты. Дочь взрослела, и Лев, хоть и не сразу, но заметил это.