Санджар Непобедимый

— Я хранитель печати самого парваначи! Слушайте меня, вот эта собака отказалась платить закет, а говорится в писании: «Против неплательщиков налогов применяйте оружие!» «Бей его, ясаул, я приказываю! Этот недоносок осмелился ударить палкой байбачу, когда тот потребовал закет. Бей его, мерзавца! У него брат в Красной Армии служит, продался Советам. А сейчас стало известно: этот самый Касым сегодня ночью бегал к большевикам и требовал присылки войск.

Под свистящими ударами камчи Касым шатался, но все еще пытался удержаться на ногах. Стоны вырывались из его груди. Вдруг он закричал:

— Мусульмане, помогите! Я ночь не отличаю от дня… помогите…

По знаку Безбородого ясаул наклонился и, ткнув Касыму двумя пальцами в глаза, заставил его поднять голову. В это же мгновение стоявший рядом басмач резнул по шее жертвы ножом. Захлебываясь собственной кровью, Касым упал в грязь. Басмачи, поднимая коней на дыбы, заставляли их топтать тяжелыми кованными копытами тело бившегося в агонии человека.

Толпа двинулась было на басмачей, но тотчас же под дулами винтовок откатилась назад. Началась давка. Внезапно раздались грозные крики: «Тихо! Тихо!»

Раздвигая толпу, через площадь ехал на своем аргамаке Кудрат–бий. Не взглянув на все еще дергавшееся тело, он выехал на возвышенное место. К нему подскакали, прямо по разложенным на земле товарам, ясаул и Безбородый. Кудрат–бий кивнул головой. Безбородый завизжал:

— Эй, мятежники! Против кого вы замыслили зло, неблагодарные? Вы забыли, что говорили мудрые: «Да не встречусь я с гневом великих!» Вы обезумели и сами теперь заставили себя плакать. Пеняйте на себя!

— Нетерпеливо поморщившись, Кудрат–бий проворчал:

— Не теряй времени, Безбородый!

Хранитель печати, надрываясь, прокричал:

— Главнокомандующий повелел: «Бисмилля! Во имя бога милосердного и всемилостивого! Великий и преславный эмир вручил мне в управление Гиссарскую, Денаускую, Миршадинскую, Байсунскую, Локайскую и Регарскую провинции и препоручил народ наш моим заботам и попечению. Мы защищали благополучно народ наш от большевиков–кафиров и оказывали милость войску нашему и верным нам людям и сумели привести непокорных и глупцов, возомнивших многое о себе, в подчинение, так что и они повседневно выражают нам, беку гиссарскому, чувства преданности и уважения. Проявляйте же, мусульмане, верноподданные чувства величайшему из эмиров, исполняйте его благочестивые повеления, и страна ваша станет благоустроенной, а жизнь ваша — счастливой. Кишлак Джума–базар должен обеспечить войско мусульманское всем необходимым». А потому, — Безбородый указал на окровавленное тело, — смотрите: кто окажет сопротивление, пусть знает — он захлебнется своей кровью, как эта падаль.

Толпа стояла, боясь пошевелиться. Десятки вооруженных басмаческих нукеров ловко и быстро обыскивали каждого, залезали за пазухи, развязывали поясные платки и вынимали кошельки. С тех, у кого была одежда получше, стаскивали халаты, сапоги. На отобранных у дехкан ишаков и лошадей грузили муку, рис, сушеный урюк, кишмиш. Даже у знахарей отняли их снадобья и ссыпали, все перемешав, в мешки.

Из улиц и переулков неслись вопли женщин, плач детей. Там тоже хозяйничали бандиты.

Солнце клонилось к горам. На площади растянулся караван тяжело груженых лошадей и ослов. Бряцая оружием, двигались за ними басмачи. Сбившись в кучу, к стенам домов жались дехкане; никто не решался роптать.

Вдруг из–за угла, отталкивая басмачей, выбежала старуха. Седые желтоватые волосы ее выбились из–под платка. Она на секунду замерла, озирая площадь. Увидев недвижное тело, старуха закрыла руками лицо и со стоном «Дитя мое!» грохнулась на землю.

Кудрат–бий вопросительно взглянул на Безбородого.

— Мать мятежника, — сказал тот и поспешил добавить: — другой ее сын вступил в Красную Армию.

Тронув лошадь, Кудрат–бий бросил:

— Пристрелить ведьму!

Ясаул бросился к лежавшей в грязи старухе, но не успел выполнить приказания Курбаши.

— Красноармейцы! Красноармейцы!

На холмах, окружающих кишлак, затрещали выстрелы.

На площадь ворвались дозорные басмачи. Они в один голос кричали:

— Окружены! Окружены!

Кудрат–бий и его помощники заметались по кишлаку. На улочках царило смятение. Боясь попасть под пули, люди прятались кто куда.

Но стрельба вскоре стихла. Кошуба запретил вести огонь, опасаясь жертв среди мирного населения. С клинками наголо конники промчались по улочкам кишлака к опустевшей базарной площади, усеянной черепками битой посуды, клочками ваты, шерсти.

Старуха стояла на коленях в луже дождевой воды и обмывала изуродованное лицо сына.

Жалобный вопль понесся над тонувшей в сумерках площадью. Из улочек и переулков при желтом свете, восходящей над горами луны выходили одетые в темное женщины. С заунывным плачем и причитаниями они приближались к убитому.

Медленно шли с посохами в руках белобородые старики. Собирались молчаливые дехкане…

Далеко в горах рассыпалась дробь перестрелки.

Тогда старуха подняла лицо к небу и страстно проговорила: