Санкт-Петербург. Автобиография

Однажды ночью я проснулась от странных звуков, несшихся с улицы. Подошла к окну – внизу стоит открытый грузовик, доверху нагруженный трупами: к весне боялись эпидемий, ездили собирать мертвецов по квартирам. Для этого был организован специальный отряд из женщин – им выдавали дополнительный паек за тяжелую работу. Работали они ночью. Выволокут промороженного мертвеца из квартиры на улицу, возьмут за руки за ноги, раскачают – раз, два, три! – и бросают в грузовик. Звенит, как обледеневшее бревно. От этих-то звуков я и проснулась. Смотрю, вынесли женщину, бросили наверх – а у нее длинные-длинные волосы, упали вдруг, рассыпались живой волной! Боже, красота-то какая! Вот и я, наверно, совсем бы не проснулась однажды, и меня в грузовик – раз, два, три!.. И зазвенела бы...

Но пришла весна 1942 года, и стали ходить по квартирам искать уже тех, кто остался в живых. Такая комиссия из трех женщин пришла и ко мне.

– Эй, кто живой?

Слышу – из коридора кричат, а я дремлю, и отвечать неохота.

– Смотри, девчонка здесь! Ты живая?

Открыла глаза – три женщины возле дивана моего.

– Живая...

– А ты с кем здесь?

– Одна...

– Одна?! Что же ты здесь делаешь?

– Живу...

Если б они тогда не пришли – был бы мне конец.

На другой день они вернулись и отвели меня в штаб МПВО (местной противовоздушной обороны). Зачислили меня в отряд, состоявший из 400 женщин, жили они на казарменном положении. Командиры – мужчины-старики, не годные к отправке на фронт. Получали все военный паек. Носили форму – серо-голубые комбинезоны, за что моряки в шутку прозвали их «голубой дивизией». Вот в эту-то «дивизию» я пришла и ожила среди людей.

Обязанности наши заключались в круглосуточных дежурствах на вышках: мы должны были сообщать в штаб, в каком районе видны вспышки и пламя пожаров; если была бомбежка или артиллерийский обстрел, то где были взрывы, в какую часть города попадания. Сразу после сигнала воздушной тревоги мы должны были быть готовы выехать по первому же требованию для помощи гражданскому населению: откапывать заваленных в разбитых взрывами домах, оказывать первую медицинскую помощь и т. д. Кроме того, днем надо было работать на расчистке города. Мы ломали, разбирали деревянные дома на топливо и раздавали дрова населению (в Ленинграде было то же самое – там совсем не осталось деревянных домов).

Техники, конечно, никакой не было. Руки, лом да лопата. После страшных морозов везде полопались канализационные трубы, и, как только земля оттаяла, надо было чинить канализацию. Это делали мы, женщины, – «голубая дивизия». Очень просто делали. Допустим, улица длиной 1000 м. Сначала нужно поднять ломом булыжную мостовую и руками оттащить булыжник в сторону. Выкопать лопатой и выбрасывать землю из траншеи глубиной метра два. Там проходит деревянный настил, под которым скрыта труба. Отодрать ломом доски и... чинить там, где лопнуло. Рецепт прост и ясен, как в поваренной книге. Вот так я и узнала, как устроена канализация. Стоишь, конечно, в грязи по колено, но это неважно – ведь мне дают есть.

Хлеб – 300 г – весь отдают утром, плюс еще кусочек сахару и 20 г жиру. В обед – суп и каша, на ужин – каша. Все это крошечными порциями, но это же царская еда, и каждый день! Это уже жизнь.

Голосом блокадного Ленинграда была поэтесса О. Ф. Берггольц, диктор ленинградского радио, «обаятельный сплав женственности и размашистости, острого ума и ребячьей наивности», по выражению В. К. Кетлинской, главы Ленинградского отделения Союза писателей СССР. Тихий голос Ольги Берггольц, звучавший по радио, в блокадные годы стал голосом самого города – это были репортажи с фронта, просто беседы, стихи...

В бомбоубежище, в подвале,
нагие лампочки горят...
Быть может, нас сейчас завалит,
Кругом о бомбах говорят...
...Я никогда с такою силой,
как в эту осень, не жила.
Я никогда такой красивой,
такой влюбленной не была.

Был день как день.

Ко мне пришла подруга,
не плача, рассказала, что вчера
единственного схоронила друга,
и мы молчали с нею до утра.
...Какие ж я могла найти слова,
я тоже – ленинградская вдова.