Санньяса или Зов пустыни

Атман, истинное Я, покоится лишь на Себе самом. Попытка отыскать его так называемую «основу»[108] где‑то вовне будет подобна песку, ускользающему меж пальцев. То же можно сказать и о самой санньясе — высшей форме отречения. Покуда мы ищем её основу (пратиштха) в чём бы то ни было (например, в мантре, дикше, традиции, вамше) — мы упускаем главное. А тот, кто пытается с помощью всего этого достичь признания и принятия себя обществом либо, в крайнем случае, просто получить прощение за избрание пути отшельничества, авадхуты, — ещё ничего не понял…

Его истинная основа не в этом. Её нельзя продемонстрировать, датировать, описать или засвидетельствовать (обратившись к гуру или аббату, который дал дикшу) — ибо все эти явления зависят от каких‑то иных явлений за пределами самих себя (ср. Чхандогья Упанишада, 7.24[109]). Никакое откровение, никакой экстаз, никакие писания, никакой человек, никакое событие, никакая дикша — ничто не может быть основой для него. У него вообще нет никакой основы: он утверждён на самом себе. Внутреннее пробуждение сбрасывает с него все оковы и позволяет развить непосредственное видение того, что недостижимо для обычного зрения. Этому не будет никакого «знака», как не будет знаков второго пришествия Христа или наступления Его Царства[110]: «Тогда, если кто скажет вам: “вот здесь Христос” или “там”, — не верьте» (Мф. 24:23; Мк. 13:21).

В далёком прошлом знак Христа, несмотря на свою совершенную прозрачность («Кто видел Меня, тот видел Отца»[111]), был искажён и неверно понят, ибо люди не способны либо не хотят оставить позади знаки и выйти за их пределы. Или, скорее, сначала утратить себя, а потом вновь обрести, но уже там, где знаков больше нет. Так же и ясный знак, заключённый в Упанишадах, был утерян в обширных комментариях к ним, в то время как сам их смысл совершенно чист и прозрачен для каждого, кто готов его воспринять.

Огненный цвет облачения санньяси означает испепеляющий огонь, который должен поглотить его шарирам. Тем не менее, слишком часто это становится лишь имитацией. И тогда как эго должно исчезнуть вовсе, «Я принял санньясу!» — вот что можно услышать из уст новоиспеченного санньяси в день его инициации.

В сердце каждого человека есть нечто — устремление? — что пребывает в нём с самого рождения и будет сопровождать до последнего вздоха. Тайна, охватывающая его со всех сторон, и в то же время совершенно недостижимая и недоступная для естественных способностей. Она не может быть причислена ни к чему видимому, слышимому, осязаемому или познаваемому. Её не раскроет ни один знак — даже трансцендентный знак санньясы.

Это подобно разрушительному взрыву в самом сердце живого существа, нечто совершенно невыносимое. И, тем не менее, это плата за Сокровище, у которого нет формы, имени или знака — арупа, анама, алинга, авьякта. Это несравненное величие истинного Я, но в Нём не остаётся никого, кто мог бы воскликнуть — «Как оно прекрасно!»

Это невидимый луч, исходящий из Светоносной Жемчужины, теджобинду, в глубочайшей бездне истинного Я; и это луч смерти, безжалостно уничтожающий всё на своём пути. Благословенной смерти! Он пронзает всё на своём пути, не встречая преград, и поглощает все желания, даже высшее и окончательное желание, желание не‑желания, желание самого отречения. До тех пор, пока остаётся хоть какое‑то стремление, нет подлинной санньясы, а стремление к ней — это, само по себе, её отрицание. «Лишь тот подлинный санньяси, кто отринул и отречение и не‑отречение». Прощай, всякое узнавание меня людьми как санньяси!

Кеши больше не смотрит на себя как на санньяси. Больше нет ни мира, ни локи, к которым бы он принадлежал. Свободный, будто оседлавший ветры, он идёт сквозь все миры в своё удовольствие. Где бы он ни был, куда бы ни шёл — он всегда будто обезумевший от внутреннего восторга, словно опьянённый истинным Я. Друг каждому и никого не боящийся, он несёт с собой Огонь, он несёт Свет[112]. Кто‑то может принять его за обычного нищего, кто‑то за сумасшедшего, но лишь немногие за подлинного мудреца. Но для него всё это — одно. Он тот, кто он есть, он не несёт больше ответственности ни перед кем. Его единственная поддержка — лишь в нём самом, или, можно сказать, в Духе, от которого сам он не отличен.

Любая дикша, любой официальный общественный статус вернёт его обратно в мир знаков, мир крита — мир обязательств и действий — или даже благословенный мир сукрита, где все обязательства и действия уже исполнены (ср. Мундака Упанишада, 1.2.6[113]), но

Без знаков, без имени, яти идёт своим путём…