Сантименты

А это кто ж с тобой? Да быть не может! Петруша! Петр Прокофьич, дорогой!

Да ты ли это, Боже правый?! Дочка! Аглаюшка, смотри, кто к нам приехал!

Ах, Боже мой, да у него усы!

Гвардеец, право слово!.. Ну, входите, входите же скорее!.. Петя, Петя!

Ну вылитый отец... Я, чай, уже такой же сердцеед? О, покраснел!

Ну не сердись на старика, Петруша!

Так значит, все науки превзошел...

Аглаюшка, скажи, чтоб подавали...

А мы покамест суть да дело — вот, по рюмочке, за встречу... Так... Грибочком ее... Вот этак... А? Небось в столицах

такого не пивали? То-то, братец!

Маркеловна покойная одна умела так настаивать... Что, Петя, Маркеловну-то помнишь? У нее ты был в любимцах. Как она варенье варить затеет — ты уж тут как тут и пеночки выпрашиваешь... Славно тогда мы. жили, господа... И что ж ты делать собираешься — по статской или военной линии? Какое ты поприще, Петруша, изберешь?

А может, по ученой части? А?

Профессор Петр Прокофьев сын Чердынцев? А что?!.. Но если правду говорить, — принялся б ты хозяйствовать, дружочек. Совсем ведь захирело без присмотра именье ваше... Ну-с, прошу к столу.

Чем Бог послал, как говорится... Глаша, голубушка, вели еще кваску...

Именьице-то славное... Отец твой, не тем помянут будь, пренебрегал заботами хозяйственными, так он и не привык за 20 лет. Но Марья Петровна — вот уж истинно хозяйка была — во все сама входила, все на ней держалось. Шельмеца Шварцкопфа, именьем управлявшего, она уже через неделю рассчитала.

Подрядчики уж знали — сразу к ней...

А батюшка все больше на охоте...

Да... Царствие небесное... А я б помог тебе на первый случай, Петя...

Да вот и Александр Викентьич тоже...

Его теплицы славятся на всю Россию, а теперь и сыроварню голландскую завел... грешно ведь, Петр.

Гнездо отцов, как говорится... Мы бы тебя женили здесь — у нас-то девки покраше будут петербургских модниц.

Да вот Аглая хоть? Чем не невеста?

Опять же по соседству... Александр Викентьевич, любезнейший, давай-ка еще по рюмочке... А помнишь, Петя, как ты на именины преподнес Аглае оду собственную, помнишь?

«Богоподобной нимфе и дриаде дубравы Новоселковской». Уж так смеялись мы... Ну как не помнишь, Петя?

Тебе лет 10 было, Глаше 6.

В тот год как раз мы с турком замирились, и я в отставку вышел... Оставайся, голубчик! Ну, ей-богу, чем не жизнь у нас?.. Вот и в журналах пишут, Петя, — Российское дворянство позабыло свой долг священный, почва, мол, крестьянство, совсем, мол, офранцузились, отсюда и разоренье, и социализм...

Да-с, Петр Прокофьич... Мы ведь здесь, в глуши, почитываем тоже, ты не думай, что вот медведь уездный... Мы следим за просвещеньем, так сказать, прогрессом, гуманностью... А как же? Вот гляди —

«Европы Вестник», «Пчелка», «Сын Отечества», да, «Русский инвалид». Я сам читаю.

Но больше для Аглаи... А забавно, я доложу вам, критики читать.

Хотя оно подчас не все понятно, но так-то бойко... Вот барон Брамбеус в девятом нумере отделывает — как то бишь его? — Кибиров (очевидно, из инородцев). Так и прописал — мол, господин Кибиров живописец

пошлейшей тривиальности, а также он не в ладах с грамматикой российской и здравым смыслом... Нынче мы прочли роман Вальтера Скотта — «Ивангоэ». Презанимательная, доложу вам, вещь. Английская... А Глашенька все больше стишками увлекается. Давала мне книжечку недавно — «Сочиненья в стихах и прозе Айзенберга». Только я, грешным делом, мало что там понял. Затейливо уж очень и темно...

Оно понятно — немец!.. Вася Шишкин у нас в кадетском корпусе отлично изображал, как немец пиво пьет.

Такой шалун был. А ведь дослужился до губернаторства... Назад тому три года его какой-то негодяй в театре смертельно ранил... Был бы жив Столыпин, порядок бы навел... А ты, Петруша, случайно не из этих?.. То-то нет...

Грех, Петя, грех... И ладно бы купчишки, семинаристы, но ведь из дворянских, стариннейших семей — такой позор!

Нет, не пойму я что-то вас, новейших...

Да вот Аглая — вроде бы ничем Бог девку не обидел — красотою, умом и нравом, всем взяла, наукам обучена, что твой приват-доцент.

Приданое — дай Боже всякой, Петя.

А счастья нет... И все молчит, и книжки

читает, и вздыхает... Года два

назад из-за границы возвратился

Навроцкий молодой, и зачастил

он к нам. Все книги привозил и ноты.

Аглая ожила. А мне, Петруша,

он как-то не понравился, но все же

я б возражать не стал... А через две недели приезжает он под вечер какой-то тихий, сумрачный. А Глаша велит сказать, что захворала. После Палашку посылала, я приметил, с письмом к нему... И все, Петруша, все!

Я спрашивал ее: «А что ж не ездит к нам больше Дмитрий Палыч?» — «Ах, оставь-

г

откуда знать мне, папенька!»... Вот так-то...

Э, Александр Викентьич, чур, не спать!

Давай-ка, брат, Опрокидонт Иваныч!

Давайте, Саша, Петенька, за встречу!

Как дьякон наш говаривал: «Не то, возлюбленные чада, оскверняет, что входит к нам в уста, а что из уст исходит!»... Да-с, голубчик... Презабавный мне случай вспомнился — году в 30-м...

Нет, дай Бог памяти... В 36-м.

Или в 39-м? Под Варшавой

наш полк стоял в то лето, господа.