Прошел час, прежде чем она проголодалась и обнаружила, что на кухне нет ничего, кроме пачки сухого завтрака, — кукурузных шоколадных шариков, залив водой которые, она получила взбухшую на вид массу, похожую на подмоченный и вздувшийся пенопласт.
В них не хотелось совать даже ложку.
Мо позвонил в десять двенадцать — она не взяла трубку. Затем в десять двадцать три — Лана отключила звук и поставила телефон на виброрежим. Следующие три звонка, идущие один за другим, сотовый надрывно жужжал и вертелся на тумбе — в конце концов, ей пришлось убрать его в шкаф.
Нарастал соблазн. А вместе с ним и риск вновь взлететь и грохнуться оземь.
Мо скажет: «Прости, вчера я повел себе, как идиот»? О, нет! Он скажет: «Я могу привезти тебе завтрак» — или спросит: «Может, что-нибудь нужно?», — и ей вновь захочется запустить в него табуреткой.
Не брать. Однозначно. Иначе за сохранность своего душевного равновесия и его экстерьера она не отвечает.
Растворимый кофе из пачки показался ей прогорклым и почти безвкусным — жженой пшеницей. Оказывается, Лана привыкла к добротному напитку, сваренному либо самим Марио, либо профессиональным баристой в кафе, и теперь жижу, плещущуюся в чашке, глотать могла с трудом. Да, кофе, как и завтрак, оставлял желать лучшего. Ничего, на обед она выберется в какой-нибудь недорогой ресторан поблизости — не сможет запихнуть в себя мокрые кукурузные шарики, похожие на подмоченный наполнитель для кошачьего туалета, дважды. Не забыть бы купить молока — может, с ним они сделаются съедобными?
Ровно в десять пятьдесят девять прозвучал дверной звонок.
Противно. Но она не сможет не открыть — он обогнет энергетическую калитку по воде и, как ни в чем не бывало, явится в дом. Мо умел быть упорным — жаль, не там, где нужно.
На улицу Лана вышла с таким чувством, будто отправляется на очередной бой, который снова завершится ссадиной на сердце — да, она сумеет принять равнодушный вид, отточит до зеркального блеска спокойную интонацию голоса, уверенно сообщит, что ей ничего не нужно — совсем ничего…
За калиткой переминался с ноги на ногу старичок в темно-синей фуражке, форменном мундире водителя и отглаженных брюках. А позади стоял знакомый кабриолет.
Лана фыркнула.
Не Мо. Послал кого-то вместо себя. Хотелось выругаться сквозь зубы — подумал, что подкупит ее таким ходом? Или попросил водителя привезти камни? Тем унизительней и тем проще…
— Добрый день, мисс.
Старичок снял фуражку и почему-то сделался беззащитным, сгорбленным. Совершенно белая голова, узловатые руки, паутина морщин, пигментные пятна, робкий взгляд.
— Вы ведь мисс Далински, верно?
— Верно.
Ответ получился ледяным, и гость сгорбился еще сильнее.
— Мне велено привезти вас на пирс…
— Я никуда не поеду.
— Пожалуйста, мне нужно только привезти.
— Простите, мистер…
— …Лоусон.
— Простите, мистер Лоусон, но этим утром я не намерена покидать пределы виллы.
— Я понимаю, понимаю…
Он почему-то стоял, не уходил. Теребил в руках фуражку, выглядел растерянным, хоть и старался держаться с достоинством, прятал мелькающую во взгляде мольбу.
— Понимаете, я работаю на мистера Кассара уже три года. Я стар.
Лана медленно теряла терпение.
— При чем здесь я?
— У меня больные колени. Мне в этом возрасте и с моей болезнью очень трудно найти работу — трижды в неделю я полирую в гараже мистера Кассара кабриолет — сижу на табурете, передвигаюсь медленно, — и за эту работу он платит мне тысячу долларов в месяц. Мне очень трудно прожить без этой тысячи…
— Мистер Лоусон, мне жаль, что у вас больные колени и что ваш возраст не позволяет выбирать из хороших должностей, но я занята. Пожалуйста, передайте мистеру Кассару, что этим утром ехать на пирс мне совершенно не хочется.
— Я передам, — кивнул водитель. — И он меня уволит.
— Почему?
— Потому что он так сказал. Что, если я вас не привезу, он меня уволит.
«Вот сволочь!» — Лана едва не вспыхнула подожженным камышом. Использовать, как пешку, больного старика? Разве это человечно? А ведь знал, сволочь, что она не сможет отказать, что не позволит лишить кого-то средств к существованию, что проиграет этот раунд.
Хорошо, она проиграет. Но только этот: отправится на пирс и лично скажет этому ублюдку, что не намерена далее работать с ним бок о бок — нет нужды. А после сразу же вернется на виллу.
— Вы обещаете, что отвезете с пирса меня обратно домой?
— Конечно, — мелко затряслась седая голова, — куда скажете.
— Отлично.
К дому она шла, сверкая над головой невидимыми молниями, — злилась и восхищалась Мо одновременно — каков проходимец. Хитрец. Прохиндей. Ну, ничего, она все выскажет ему лично, как только увидит.
Она не взяла купальник, не позволила себе — как клятва, как немое заверение самой себе — не поеду.
Ла-файя грелась в солнечных лучах, шумела проспектами, голосами и пальмами, благосклонно наблюдала за туристами, слушала гомон клаксонов. Лоусон вел медленно и аккуратно; ехать на заднем сиденье оказалось непривычно, и Лана грустила.