Сапфир

Ей пришлось подняться, о да, пришлось. Возможно, поддаться на уговоры ее подвигло грозное выражение его лица, но, скорее, отчетливый абрис члена, который она все-таки заметила. Заметила и моментально покраснела.

— Я искупаюсь. Но не думай после этого меня отвлекать.

И, морщась от неприятного ощущения в затекших ногах, поднялась. Зашлепала босыми ступнями по палубе — на ягодице розовая полоса-след от доски. Марио улыбнулся.

— Лана…

— Что?

Она остановилась, обернулась.

— Потанцуешь со мной вечером?

Глядя на ее вытянувшееся от удивления лицо, Мо пожалел, что не приобрел камеру.

«Где потанцуешь? — читалось в карих глазах. — Ты сумасшедший? Где ты хочешь, чтобы я с тобой танцевала?»

Ее ответа — в этом Марио никому бы не признался — он ждал с трепетом.

— Без музыки?

И он мысленно возликовал — она не ответила «нет». Не ответила, значит… Его сердце билось равномерно и быстро.

Фразу «без музыки?» он перевел, как «да».

* * *

Его невозможно понять, попросту невозможно — то отталкивает ее молчанием и словами «ты слишком настойчивая», то вдруг настойчивым становится сам — вытирает ее, выбравшуюся на палубу, полотенцем так нежно и так долго, что у нее мурашками покрывается все, включая кожу головы под мокрыми волосами. Невозможно тип, просто невозможный…

Лана «падала» и все никак не могла упасть. То мысленно летела вниз, то вдруг выныривала обратно — ее из пропасти будто затягивало в небеса канатом.

Невыносимый. Сердце — это не таверна, дверцу которой можно бесконечно колыхать взад-вперед, сердечная дверца хрупка. Она уже открыла ее раз. А теперь Марио, заглянув внутрь, настойчиво ковырялся с наружной стороны в замке. Впусти, мол. Угу. Чтобы завтра вновь услышать «Лана, я еще не решился?»

Но, кажется, он решился сегодня.

Она мысленно вновь оттолкнулась и полетела с обрыва вниз. Зависла на середине полета, не достигла дна — помешала мысль «у него был наполовину вставший член». Или просто большой?

Полет не удался. Новый прыжок, временная тишина в голове, темнота под веками. На этот раз она почти достигла дна.

«Он специально разделся, чтобы отвлекать…»

И моментально — у-у-у-ух — к поверхности. И снова она сидит на палубе в мире живом и подвижном — за бортом плещется море, в небе круглый солнечный диск.

Черт…

Новый прыжок. Она уже почти там, почти — в мире сияния — не думать о Мо, не думать о Мо, только не думать…

Лана выдохнула с облегчением, когда открыла глаза и поняла, что вынырнула в мире энергий.

Наконец-то! Получилось.

И она больше не думает о Мо…

У-у-у-ух!..

И снова наверх.

Тьфу!

— Я же просила меня не отвлекать! Нормально просила. А ты начал разгуливать по палубе в одних трусах. Я же человек, Мо, и мне сложно сосредоточиться. Обязательно нужно было раздеваться? Как после этого работать?

Она разговаривала с его рельефной спиной, широченными плечами и затянутой в синие плавки выпуклой задницей. Мо совершенно спокойно вытирал в каюте маленький кухонный столик на котором до того нарезал и складывал в пакет хлеб.

— А в чем я должен был ходить? В шубе?

— Шорты были вполне приемлемы! — ее несло. — А потом ты, как черт из табакерки, — то тут возникнешь на горизонте, то там, а я ведь только-только начала видеть это пресловутое сияние. Думаешь, просто попасть в это состояние? Там нужна пустая голова, абсолютно пустая. А я почему-то теперь думаю…

— О чем?

— О твоем… хрюнделе!

— Он не так плох, между прочим. Знала бы ты его лучше, называла бы ласковее.

У Ланы пар из ушей валил.

— Мо, мы тут зачем собрались, а? Чтобы развлекаться? Тот факт, что я женщина, а ты мужчина, не должен мешать нам…

— Он нам не мешает — помогает.

— Ты постоянно меня перебиваешь!

— Ты все равно пока не работаешь.

— Потому что все ты!

Его спина, к ее сожалению, была не менее сексуальной, нежели его «хрюндель».

— Взять с собой овощи? Для рыбы, которую я поймаю?

Ей было не до рыбы и совершенно не до овощей.

— Тебе бы все шутки шутить, да? А ведь ты, как никто другой, должен понимать, что в запасе у нас осталось пять дней. Жалких пять дней!

Мо потянулся к мини-холодильнику, достал пучок укропа, бросил на разделочную доску и принялся шинковать.

— Для салата. Кстати, последние пять дней могут быть вовсе не жалкими.

— Они будут жалкими, — выплюнула Лана, — равно, как и все последующие, если я не научусь различать камни. Тебе что, совершенно все равно?

— Нет.

— Тогда даже не вздумай меня больше отвлекать, понял? Расхаживать передо мной голышом, оттопыривать плавки…

— …хрюнделем.

Он, кажется, улыбался.

— Именно так!

— Извини, его я деть никуда не могу.

— Ты вообще меня слушаешь? Слушаешь, а? Я ведь с тобой серьезно! — возмущение Ланы перелилось через край и теперь шипело невидимыми каплями по раскаленной поверхности. — И почему все это время я разговариваю с твоей задницей?!

— Потому что, — послышался невозмутимый ответ, — если я сейчас развернусь, то сначала поцелую тебя, а после завалю на кровать и успею трахнуть дважды, прежде чем мы доберемся до острова. Мне развернуться?