Саратовские байки об игрушке, гармошке и калаче

– Нет, было совсем не так. – Отмёл предположение Иван Иваныч. – Играл, конечно, Михаська и на свадьбах и на других гуляньях, только денег он за свою работу не брал. В этом-то и вся заковыка. Профессия у парня была не денежная и не привлекательная. Пастух есть пастух. А ведь мог бы с кнутом по лугам в дождь и ветер не ходить, одной бы игрой на гармошке зарабатывал гораздо больше. А он нет, как пас, так и пас. Из-за этого у них с Полюшкой и разногласие вышло. Девушка считала, что каждый труд должен оплачиваться и его игра тоже, а Михаська по-другому думал: «Работа делу рознь, – говорил он. Работа для пропитания, а дело для услады души. Вот моя игра – есть дело, и я не хочу даденный мне божий дар превращать в работу».

– Это он зря так, – возразил Степан. – Любой труд должен вознаграждаться… А как же. На этом мир стоит – потрудился – получи…

– Давай, Иван Иваныч, сказывай дальше. А ты, Степан, свои замечания потом выскажешь. – Осадил его Гришка. – Дай дослушать.

– Да я что… Попросите продолжить – продолжу. Скажете «замолчи» – замолчу. – проговорил рассказчик. Он немного помолчал и заговорил снова.– Это дело с вознаграждением не так просто решалось. Полюшка на своём стоит, а Михаська на своём – не буду, – говорит, – божий дар с яичницей путать.

– Почему с яичницой? – спросил Гришка.

– Потому и с яичницой, что она идёт на усладу живота, а не духа, – пояснил бригадир. Потому и пословица такая в народе родилась, как не путать божий дар с яичницей. Пословицы тоже на пустом месте не рождаются.

– Не знаю как там у Михаськи, а я как поем яичницы, так у меня душа больше брюха радуется, – весело проговорил Гришка. Все засмеялись, а Иван Иваныч своё слово в строку вставил:

– Молодой ты ещё, Гриня, не понимаешь. Михаська из высших соображений за игру плату не брал, потому как считал музыку делом божественным. Ведь он как научился играть- то? Повторяю: Бабушка Федора сказывала, что играть он научился – пока шёл из города в Сельцо. Вот так. Шестьдесят вёрст прошёл и в деревню вошёл уже состоявшимся гармонистом.

– Твоя правда, – подытожил возникший спор Степан. – Другие гармонисты годами меха мурыжат, а такой силы игры не достигают. Играют, конечно, деньгу берут, потому как это у них и есть работа, а Михаська никогда свою игру работой не называл. Может быть потому и не называл, что чувствовал в себе её божественное происхождение.

– Верно понял, – хвалебно сказал бригадир. – Так оно и было. Не каждый достигает тех вершин. Ведь прежде чем взять гармонику в руки, тягу в себе к ней надобно ощутить. В душе у человека должно быть для этого божьего дара место приготовлено. И не где-то на кухне, или в сенцах человеческого тела, а в его красном углу. То есть в сердце. Например, к тебе человек в гости идёт, разве ты не позаботишься об угощении и постель ему не приготовишь, если он не на один день приходит!? Это ты для человека обязательно приготовишь, для твари земной. А тут речь идёт о даре божьем. Для дара место по-иному устраивается. Покажу на примере. Спрошу! Люди в деревне Михаську любили? Любили. Стало быть чувствовали его душу и его неотмирность тоже чувствовали. Михаська три шкуры с сельцовских за пасьбу драл? Нет, не драл, а бывало и бесплатно бурёнку неимущей бабке пасёт. Вот так и место в душе приготавливалось… Добрыми делами. По-другому это место не обихоживается.

– Что не возьми в жизни человеческой, всё к нему самому сводится, к душе и сердцу, – вставил Пахом.

После его слов разговор на время затих. Видно, каждый думал о своём. Летняя тёплая ночь к тому располагала. Чуть потянул ветерок. Он как ласкучий, игривый котёнок покрутился возле моих ног, прыгнул на колени, поиграл пальцами рук, встал на задние ноги, достал ушками до подбородка и потёрся головой о шею, приятно пощекотав кожу.

«Осталось только помурлыкать» – подумал я и улыбнулся ласкам ночного гостя. – А, в общем, он такой же, как и я, странник, прибившийся к теплу и доброте. Все мы под этим звёздным небом странники: и летающая ночная птица, и ветерок, и я, и пастухи, и даже всполохи на горизонте. Все мы любуемся друг другом, все мы друг другу непонятны, и в тоже время так бескрайне близки и притягательны. Слава Тебе Создатель за то, что мы есть, что есть этот костёр, этот ветерок, эти мои собеседники и пёс, что подошёл к костру и принюхивается к оставшемуся вареву.

– Как остынет – налью и тебе, – сказал Степан Бутусу.

«Прелестно Бутус! Прелестно. Как всё это бесконечнодорого и бесконечно мило: лохматый Бутус у костра, потрескивающие в огне полешки, мой лекарь Степан с огненно-рыжей бородой, склонивший голову Пахом… – продолжал удивляться я.

В общем, я немного расслабился. Вон Иван Иваныч принялся крутить вторую козью ножку. Сейчас он возьмёт горящий прутик, прикурит и начнёт рассказывать дальше. Так оно и есть».