Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни

Весной, летом и осенью, обычно, жители деревни занимаются сельским хозяйством, а как придёт зима, то каждая семья своим подсобным промыслом занимается: кто в извоз подаётся, кто шорничает, кто кадушки на продажу мастерит, кто шапки да обувь шьёт. Братья Африкантовы мастерили сани. Чем отец занимался, тем и они. Если про глиняные игрушки сказать, то их Африкант лепил только к празднику, родственникам в подарок, да ребятишкам на утешение, а лишние продавал в соседних деревнях. Санное ремесло считалось делом более выгодным.

Первым широко игрушечным промыслом стал заниматься один из сыновей Африканта – Илларион. Или посчитал, что игрушки выгоднее, или у него к этому особая тяга была. Возможно, что и то и другое присутствовало, только и без случая здесь тоже не обошлось. Был он ещё не женат, тогда как брат Евдоким имел молодую жену Прасковью и в город на базар Африкант брал неженатого – Иллариона. В Саратов, как правило, везли шерсть, мясо, масло. Африкант всегда за прилавком стоял, торговал, а Илларион всё больше по базару ходил, да приглядывался, кто чем торгует, как берут, с продавцами заговаривал, ему всё надо.

Дольше всех Илларион задерживался у игрушечников. Тряпичные, глиняные, деревянные, каких только игрушек не было. Тряпичные были самые дешёвые. С размалёванными прямо по материи лицами куклы смотрели на покупателя всегда с улыбкой. Деревянные поделки были подороже, но не на много. Чаще всего люди толпились около глиняных. Наряду с дешёвыми собачками и кошечками в разных видах продавались и игрушки дорогие, такие как рыбачка или медведь, играющий на балалайке. Медведь был самым интересным: с открытой пастью, он лихо стучал по струнам. Мужичонка в треухе, заметив Илларионово любопытство, стал ему нахваливать товар. Хотел было Илларион медведя того купить, очень уж он ему понравился, да поостерёгся – отец заругает, свои игрушки имеются, да так и отошёл от прилавка. И не так Илларион хотел купить того медведя, как расспросить о хитростях нанесения рисунка и покраске. Они свои игрушки немного по-другому расписывали. Только застеснялся и не спросил.

Распродав товар, стали отец с сыном домой собираться. А тут к ним и пристань тот самый мужичонка в треухе. Узнал видно, что они по Петровскому тракту поедут: «Подвезите до Елшанки, – говорит, – тут недалеко от города.

– Где Елшанка сами знаем, сказал Африкант, только ты случаем не с кистенём ко мне напрашиваешься? – покосился он недоверчиво.

– Да это игрушечник, я его знаю, – вступился Илларион.

– Ну, то-то же, для доброго человека место всегда найдётся, – сказал Африкант и подвинулся.

– Ну вот, то кистень, то добрый, – засмеялся мужичок, усаживаясь поудобнее.

И только стали из ворот выезжать, вдруг откуда не возьмись чудненькая Агапка, что на базаре нищенствовала, раз к саням, да и говорит Иллариону смеясь:

– Скоро, молодой, с мясом да кожами скудель в город повезёшь, – а сама сгорбилась, изогнулась и прихрамывает.

Хлестанул Африкант кнутом лошадь, да на Агапку замахнулся, чтоб под сани не бросалась, а та, смеясь, кричит вдогонку:

– Скудель, молодой, повезёшь! Скуде-е-ль!!! – И долго ещё слышался смех Агапки, пока скрип полозьев не заглушил её голос.

«Вот чудная, привязалась, – думал Илларион, усаживаясь поудобнее,– Что за скудель? Чего кричит дура-баба? И впрямь полоумная, что с неё взять. Ей что, она сказала, а тут в голову всякая дребедень лезет. Ну, её».

– Как бы чего худого не вышло, – хрипло сказал Африкант, – прям под полозья кинулась.

– Агапка, часто дело говорит, – просипел попутчик, – только иносказательно. Её понимать надо. На базаре ей каждый торговец, что-нибуть дать норовит, чтоб торговля лучше шла. Люди всё примечают, А ты, Африкант, – кнутом…. Борода лопатой, а в этих делах не силён, – и он, не договорив умолк, наверное, чтоб не сердить Африканта, а то высадит в чистом поле и иди семь вёрст пешком.

– Я опасаюсь таперь, чтоб из этого чего худого не получилось, – ответил Африкант, – дорога в шесть десятков вёрст – не воробьиный скок.

Все умолкли, Лошадь бежала резво. Только Саратов проехали – ветерок неприятно засвистел, в городе за домами как-то незаметно было. Дальше, больше. До Елшанки версты три ещё, а ветер уже лошадиную гриву в косы вьёт, снег метелит.

– Не доедем – говорит Илларион, – отворачиваясь от ветра.

– Нам бы до Каменки дотянуть, – молвил Африкант, – там, у кума заночуем, не впервой.

– Не дотяните вы до кума, – просипел попутчик, – сверху сыпать начинает. Позёмка и верховушка, любую лошадь ухайдакают, а до Каменки ещё тянуть, да тянуть. Ей вон уже передувы по брюхо.

– Верно, говоришь, сам вижу, – стараясь перекричать ветер, ответил Африкант. – Ещё немного подсыпет, лошадь голову на оглоблю положит. Видно мы тебя до Елшанки не довезём. Назад вертаться будем.

– А ты не спеши вожжу тянуть, – проговорил попутчик, – до Саратова то дальше, чем до Елшанки. Тяни до деревни – у меня заночуете.

– Раз так, то и порешили, – ответил Африкант. – Чего Ларя, до Елшанки тянем, а утром оглядимся!? – спросил Африкант сына.