Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни

– Против непогоди не попрёшь, – ответил Илларион, – давай до Елшанки, судьба значит в Елшанке ночевать.

Не прошло и получаса, как лошадь остановилась перед высокими резными воротами, а ещё минут через пятнадцать, задав лошади овса и накрыв её попоной, все сидели в просторной горнице, освещавшейся лучинами. Сели за стол. Когда глаза пообвыклись к свету, Илларион заметил около печки, сидящую, как-то боком, на низкой скамееечке, в цветастом платочке девушку, она сноровисто катала тесто и готовилась видно лепить пирожки. Личико было её необычайно красиво. Илларион залюбовался. Она, заметив на себе пристальный взгляд юноши, смутилась и, быстро встав, юркнула за занавеску.

Илларион опешил – это лицом чудное создание, имело сзади уродливый горб, который перекашивал всю её фигуру, Иллариону показалось, что она к тому же была ещё и хрома. Он посмотрел ей недоумённо вслед. Борис, так звали хозяина, поймав взгляд Иллариона, пояснил, понизив голос до шёпота: «В детстве в погреб упала, – и тут же добавил, – да вы не думайте, она почитай всю семью кормит. А, точнее, выкормила. Братья поженились, сестру по осени замуж отдали, если бы не Фимушка, разве б управились. Гляньте на её производство, – и он отдёрнул занавеску. В небольшой комнатке, половину которой занимал большой стол да лавка, а по стенам размещались широкие дубовые полки – всё было заставлено игрушками в разной готовности. Одни были раскрашенные, другие стояли красноватые, видно обожженные, третьи сухие, а четвёртые были тёмные, только что слепленные. Готовые игрушки, отливая расписными боками, казалось, с любопытством смотрели на постояльцев.

– Вот это да! – с восхищением выдохнул Илларион и уважительно с интересом посмотрел на мастерицу. Та смутилась и, бросив лукавый взгляд на Иллариона, потупилась, водя кисточкой по собачке. Её тонкие, с длинными изящными пальцами руки, казалось, только и созданы были для этой работы.

– А можно мне посмотреть поближе, – спросил Илларион, глядя то на девушку, то на хозяина.

– За смотр денег не берём, – просипел Борис,– смотри раз интересно. Только в вашей деревне это мастерство вам не к чему, вы люди чисто сельские; зерно, куры, гуси. Да и потом в этом деле, окромя всего прочего, талант богом данный нужён. Хомуты шить, и то сноровка нужна, а тут…

Африкант мигнул сыну, дескать про наше игрушничество помалкивай.

– А как же она? – кивнул Илларион на Фиму.

– Она – это она, – ответил хозяин, – тут особый случай. Мы-то сначала горевали, плакали. А потом, когда я один остался, после смерти жены, да мозгами раскинул и понял – не случайность всё это.

– А што же тогда,– спросил Африкант?

– Ну, тя-тя, опять вы, – засмущалась красивая калечка. Голос её был подобием журчащего ручейка.

– А что, тя-тя, что тя-тя? – сказал отец и добавил. – Перст на ней божий. Быть значит такому. А иначе как бы сему таланту проявиться? Так вот она лепит, а я торгую, и всё у нас ладится. – Он помолчал. – Вы лучше расскажите, как у вас в деревне? Снегу на полях много, – и хозяин, сев с Африкантом за стол, повёл разговор о хозяйственных делах.

– И давно вы этим занимаетесь? – спросил Илларион девушку, когда их отцы отвлеклись разговором.

– Не помню, вернее как себя помню, так этим всегда и занимаюсь, – прозвучал её очень нежный и звонкий как колокольчик голосок. – Подружки со мной не водились, всё больше дразнились, обзывали по-разному из-за моей внешности. Я с ними водиться перестала. Так, привыкла к одиночеству. – Но тут, же улыбнулась и добавила. – Только вы, Илларион, не подумайте, что я одинока, мне с ними ни капельки не скучно, – и она кивнула на игрушки, – я с ними разговариваю, а они со мной. Так и живём.

– Как же, Фима, они с тобой разговаривают, они же глиняные?

– Это для вас они глиняные, а для меня самые настоящие, живые, – и она посмотрела на парня доверчиво. – А гляньте внимательнее, вот это злюка,– и она указала на глиняную собачку, – а это ревнивец, – и показала на другую, а вот этот, – и она подняла со стола длинноухого глиняного щенка, – миротворец. Он их всех лижет и успокаивает.

Она взяла миротворца и, поцеловав его в носик, прижала к щеке. – Правда, милашка? – спросила мастерица,– и, не ожидая ответа, продолжила. – Игрушки – это те же люди, со своими характерами и манерами. Я их и ругаю, и стыжу, и хвалю – а вы говорите скучно. А хотите, я вас научу лепить и о глине расскажу много чего?

– Глину мы тоже видали, сараи мажем, саманы сбиваем, – сказал Илларион, решив пока не говорить девушке о собственном игрушечном деле. – Да и какое это дело по сравнению с этим. – Он окинул взглядом помещение. – Тут целая мастерская, а у них в деревне лепят после ужина, как стол освободиться или на широкой кухонной лавке, размах конечно не тот.

Фима засмеялась. Илларион насупился.

– Не сердитесь, я не про саманы…, я про лепное дело, – сказала Фима. – У вас ведь в деревне лепкой не занимаются?

– Так если что из надобности, – уклончиво ответил юноша, думая о том, что если он скажет о собственных игрушках, то девушка замкнётся и разговора не получится.

– А что, из надобности?