Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни

На сандалии сыночку,

На вязёнки малышу,

На пелёнки голышу,

Люли, люли разбивали-и,

Люли, люли добавляли-и.

Иван же после каждого куплета указывал рукой, то на Марию, хватаясь за кончики ушей (там вешаются серёжки), то на свои голые ноги (на них одевают сандалии), то на спящего на лавке Андриянку – (вязёнки), то показывал на висящую под потолком зыбку в другой комнате (пелёнки). А Мария всё пела.

Как мы глинюшку месили,

Били, били, колотили,

Ножками топ-топ,

Ручками хлоп-хлоп.

Не вздыхай, глинюшка,

Не ворчи, глинюшка.

Слепим из тебя коней –

Нет на свете их быстрей;

Козликов рогатых –

Налетай, ребята. У-у-х, ты!

Мария всплеснула руками, бросила петь и быстрее задвигалась по самому краю глиняного круга.

После пропетых куплетов Иван смело ступил в самую средину тёмно-серого глиняного вороха, утонув в нём по колено, а Мария стала заступать по краю; край мять легче. Глина под ногами Ивана заохала, завздыхала точно живая и стала потихоньку расползаться, образуя широкий круг. И вот они уже оба брат и сестра ходят друг за другом, с силой вытаскивая из глины ноги. Глина хлюпает, чавкает и сопит, а хозяин ходит вокруг и поправляет её лопатой, чтоб не выползала за края дерюги. Потом Ларя взял берестяное ведёрко с песком и стал подбрасывать, рассеивая песок под ноги мяльщиков. Андриянка уже проснулся. Они сидят с Акулиной, переталкиваются и ждут своей очереди.

Мять было нелегко, рубаха на спине у Ивана вспотела, а Мария то и дело вытирала со лба пот. Глина уже не лежала горкой, а образовала толстый ноздрястый блин. Ноги в ней уже не так увязали, и ходить мяльщикам стало гораздо легче.

Наконец, мастер сказал: «Шабаш». Мария и Иван вышли из круга и вместо них в круг впорхнули и закружились Акулина и Андриянка. Работа эта для них была привычная и они довольно быстро смяли вохклую массу в упругий тонкий блин. Этот блин мастер несколько раз скатывал в рулон и ребятня опять этот скаток разминала, превращая снова в блин. Но вот хозяин взял кусочек глины в руку, помял в пальцах, прижал комочек к тыльной стороне руки, пробуя на отлипание, и сказал: «ещё немного надо помять».

–Это он готовность определяет,– догадался Дима.– Вы нам, Павел Петрович, об этом рассказывали. Делает так же, как и мы.

– Нет, это мы делаем как он,– поправил Павел Петрович.

– Довольно – сказал мастер. Ребятишки, сверкая голыми пятками, выскочили из круга, а мастер скатал глиняный блин в рулон, обернул его сырой дерюжиной, затем поднял половицу и столкнул скатку в подполье.После чего гости ушли домой.

–Это зачем он глину в подполье сбросил?– спросил Дима.

– А затем, что глина перед лепкой ещё вылежаться должна, отдохнуть. На мороз её не понесёшь, за печью высохнет, вот её в подполье до срока и поместили.

– А потом?

– А потом мастер будет брать глину по мере надобности и лепить.

– А зачем он песка добавлял?

– Чтоб игрушки при сушке не лопались и не коробились. А что касается свистулек, то свисток может от коробления совсем перестать звучать… Стоп! Кажется, Дима, к ним кто-то идёт в гости, слышишь, Кузя лает.

В дверь постучали.

– Кому это надо на ночь глядя?– спросила хозяйка громко.

– Пахом обещался прийти,– сказал хозяин и пошёл в сенцы отпирать дверь.

В комнату вошёл в овчинном тулупчике с заиндевевшими усами и бородой Пахом, снял шапку, перекрестился и сел около печки на приступок.

– Живут небогато, а у всех по дублёнке,– заметил Дима.

– Это сейчас дублёнка – роскошь. А тогда дублёнка была основным видом одежды на селе, полушубками их называли,– заметил Павел Петрович.

– Слышь, Ларион!.. – обратился вошедший к хозяину, – что я к тебе на ночь глядя? Сват мой с города приехал, разговаривал с одним купцом заезжим на базаре, тот его всё склонял игрушку по-другому делать, не как мы. Говорит, что её надо сначала побелить всю мелом с молоком, а потом поверх по голому телу раскрашивать. Ты как?

Хозяин улыбнулся и, сев напротив Пахома, сказал:

– Знаю я такой раскрас, эта игрушка в Дымковской слободе лепится, только так мы делать не будем. Тамошние мастера делают, вот и пусть делают, а у нас своя игрушка, деды так лепили и мы будем так лепить. Мы на голое тело игрушки краску не кладём, а обязательно в ямочки прячем, от этого игрушка по-особому выглядит. Так что ты там Пахом слышал, забудь. Если мы по всей Руси начнём тамошнюю лепить, то, что же получится?

Пахом пожал плечами.

– Глупость одна получится,– сказал Ларя. – В каждой местности своя глина, свои способы, которые мы должны соблюдать и беречь. Без наследия отцовского мы не мастера, а пустой звук, как от пастушьего кнута хлопок. Из одной глины игрушку так делают, а из другой – совсем по-другому. Там, в Дымковской слободе такой глины, как у нас, нет, вот они и додумались игрушку выбеливать. Нашим отцам это было ни к чему. У нас много разных по цвету глин, хоть белую игрушку делай, хоть жёлтую. Нет уж ты, Пахом, как хочешь, а я нашу, штампиковую, ни на какую другую не сменяю. Я и с Зинаидой – свистулишницей говорил и с Васькой-гончаром, они моего мнения держатся – у них там своё, а у нас своё. Как говорится «хороша Маша – да не наша».