Моим педагогом была Нина Федоровна Млодзинская. Она родилась в Санкт-Петербурге в дворянской семье, училась в Вагановском училище (тогда оно называлось Петроградским) у Елизаветы Павловны Гердт, Ольги Иосифовны Преображенской и Агриппины Яковлевны Вагановой.
Однокурсниками Млодзинской были Оля Мунгалова и влюбленный в Олю Гоша Баланчивадзе, которому позже Дягилев придумал знаменитый псевдоним Джордж Баланчин. На курс старше – Петя Гусев. Про выпуск 1923 года писали: «Появились две отличные танцовщицы – Ольга Мунгалова и Нина Млодзинская», обеих взяли в Мариинский театр. Здесь Млодзинская танцевала до 1939 года. Критики писали о ее женственности и неповторимой красоте линий, о «совершенно особой нежной пластике рук». Она была естественна и невесома на сцене, не любила жеманства, называла его бескультурьем.
В Петербурге Нина общалась с партийными деятелями. К ней, красивой и элегантной женщине, «увидишь – оглянешься – не забудешь», обращались за помощью, если надо было что-то разузнать или уладить какие-то сложные политические вопросы. Ее брали с собой или посылали к оппонентам, чтобы она их «обаяла» и сгладила острые углы.
Она слишком много знала. Кто-то из «своих» написал на нее донос – Нине запретили работать в больших городах, и она уехала танцевать в Оперный театр Свердловска (теперь – Екатеринбурга). Этот театр, между прочим, называют школой кадров. Отсюда начинали свой путь легенды сцены: Сергей Лемешев, Иван Козловский, Ирина Архипова, Юрий Гуляев, Борис Штоколов. Вместе с Владимиром Преображенским, который потом работал в Большом театре и танцевал с Улановой и Лепешинской, Нина Млодзинская тоже стала легендой свердловского театра. В 1949-м ее отправили в Минск, где после войны формировали труппу Белорусского театра оперы и балета. Здесь Нина Федоровна стала танцевать ведущие партии и преподавать в хореографическом училище.
Нина Федоровна не признавала никакой музыки, кроме классики. Каждый день, начиная урок, она обращалась к концертмейстеру:
– Давайте «Рыбку».
Концертмейстером у нас была Юлия Киримовна, в прошлом вокалистка. Она брала первые аккорды и запевала своим красивым глубоким голосом:
Млодзинская подхватывала, и так они пели дуэтом, а мы под эту песню делали батман-тандю у станка. Потом я узнала, что это романс Станислава Монюшко на слова Адама Мицкевича:
Млодзинская сидела, вытянув ноги, перед ней стояла тарелочка с тонко нарезанным сыром. Нина Федоровна ела сыр и вела урок. Она в совершенстве знала французский язык, поэтому балетная терминология из ее уст звучала божественно. Иногда Млодзинская что-нибудь показывала в полноги, чуть опустив веки: «Все начинается с дыхания, и первый вздох должны сделать руки». Она нас никогда не заставляла, просто показывала, но эти показы впечатывались в память на всю жизнь.
Нина Федоровна часто меня ругала: я была спокойная девочка, не очень понимала, что от меня хотят педагоги, не особо рвалась, не отличалась усидчивостью (смешное слово для балета, большая часть обучения в котором проходит на ногах!), меня даже хотели выгнать из училища, но мама пошла к Млодзинской и уговорила оставить.
Через несколько лет Млодзинская увидела меня в театре в балете Михаила Фокина «Шопениана». После спектакля она зашла в гримерку:
– Олечка, девочка моя, как ты меня порадовала! Я горжусь, что ты моя ученица. У тебя не руки, а песня…
Я чуть не заплакала. Услышать такие слова от Нины Федоровны, которая сама раньше блистательно танцевала «Шопениану», было счастьем. Ее исполнение было эталоном, совершенством, образцом безукоризненного вкуса. Каждый раз вспоминаю Млодзинскую, когда смотрю «Шопениану», и балет этот люблю: романтический и одухотворенный, маленькая жемчужинка классики.
Нина Федоровна часто рассказывала нам «про лучшую в мире балерину», легендарную Ольгу Александровну Спесивцеву, которую вместе с другими ученицами Вагановского училища имела счастье видеть почти ежедневно.