Саркис и Лаппочка

Девчонки с восторгом смотрели, как Спесивцева по три часа подряд репетирует в классе. Они смотрели, как она ходит, как укладывает волосы, как сумочку держит, как одевается в простые платьица, и никаких безделушек! Они просто смотрели на нее и обожали. В ней было что-то неземное. Да что девчонки из хореографического! Сам фееричный Аким Волынский из любви к Спесивцевой встал к балетному станку в шестьдесят лет! Лучше всех про Спесивцеву сказал историк балета Вадим Гаевский:

«…Очень трогательная и очень тревожная балерина, сложность не только техническая, сложность психологическая. Она наполняла роли таким содержанием, которое до этого никто не предлагал».

Судьба Спесивцевой повторила историю ее главной героини Жизели: уехала в Америку, вышла замуж за богатого человека, заболела, муж устроил ее в частную клинику, внезапно умер на улице. Следующие 22 года Спесивцева провела в клинике для душевнобольных в одной комнате с двадцатью настоящими сумасшедшими. В 1963 году младшая дочка Льва Толстого Александра забрала ее к себе на Толстовскую ферму, специально созданную под Нью-Йорком для русских эмигрантов. Здесь Ольга Спесивцева прожила до 96 лет и умерла в 1991 году. А родом Спесивцева из Ростова-на-Дону, так что она землячка Виктора Саркисьяна.

Матильда Кшесинская

Матильду Кшесинскую Млодзинская тоже видела, отзывалась о ней с большим уважением и сердилась, когда про Кшесинскую сплетничали: ах, она пользовалась покровительством высокопоставленных персон, ах, она была любовницей царя. Нина Федоровна рассказывала, что Кшесинская была очень талантливой, страстной, высокоорганизованной балериной и женщиной. Кшесинская прожила 100 лет и умерла в Париже в 1971 году. «Матильда Феликсовна принадлежала к аристократии, не то что сегодняшние…» – подчеркивала Млодзинская.

Нина Федоровна жила недалеко от театра, на улице Чичерина, и мы порой забегали к ней после репетиций. Когда Млодзинской не было дома, дверь открывала ее мама. В кружевном чепчике, словно героиня из старого фильма про дворян, она говорила особым петербуржским четким голосом: «Ниночки сейчас нет дома».

С одной стороны…

Острого язычка Нины Федоровны в театре боялись. Она, как Фаина Раневская, непрерывно выдавала ироничные фразочки – это было ее способом мышления.

Как-то в 90-х я встретила Млодзинскую в коридоре театра: «Как дела, Нина Федоровна?» Она невесело усмехнулась: «Ты радио слушаешь? Снижаем себестоимость…»

Как-то зашли с Ниной Федоровной в овощной магазин. Она прикрыла нос шалью: «Это не овощехранилище, а овощегноилище».

Приведу эпизоды, ставшие классикой. О них вспоминает в своей книге доктор искусствоведения Вера Михайловна Красовская, урожденная петербурженка, также учившаяся у Вагановой и танцевавшая в Мариинке.

…Ваганова спрашивает Млодзинскую:

– Нина, вас лепят?

– Да, а вас?

– Тоже. Но вас, говорят, голой?

– Да, а вас в шубе?

…В балете «Пламя Парижа» крестьяне пытаются проломить бревном ворота замка феодала. Однажды ворота распахиваются сразу, но кордебалет продолжает таранить воображаемое препятствие до конца музыкальной фразы. Млодзинская задумчиво: «Наш балет всегда ломится в открытые ворота».

…В театре работала репетитором знаменитая балерина, которой было за 80 лет. Когда она проходила мимо – высокие каблуки, затянутая поясом тонкая талия и сверху пуховая пелерина – Млодзинская иронично комментировала: «Прах… одетый… в пух».

С другой стороны…

На самом верху Белорусского оперного театра, там, где сейчас после реконструкции находится верхняя сцена, был огромный декорационный зал. Мы проходили его насквозь, если нужно было попасть из одного репетиционного помещения в другое.

Здесь всегда сильно пахло краской: художники писали декорации, а много-много женщин сидели прямо на полу и вручную их сшивали. Нина Федоровна величественно шла впереди, закрывая нос краем шали, и приветствовала каждую из женщин, каждой лично кланялась: «Здравствуйте». Эти тетушки работали за копейки и сидели в театре безвылазно, некоторые всю жизнь.

У Млодзинской было три или четыре больших королевских пуделя, она их сама выгуливала. Когда пудели умерли, она стала подбирать и выхаживать дворовых кошек и собак. Одно время у нее их было около 14. Когда Нина Федоровна почувствовала себя плохо (а сдала она резко из-за онкологической болезни), переживала, что собаки ее будут никому не нужны, и что никто не будет о них заботиться. Нина Федоровна говорила: «Я общаюсь не с людьми, а с животными, они не предают». Она обожглась на предательстве и не доверяла людям.