Саркома

— Сможешь, сможешь, у тебя бойкое перо, — заверил Калач. — Поэму сочинять не придется.

Достаточно трех четверостиший. Похвали полковника за то, что бдительно охраняет

правопорядок, пожелай крепкого здоровья и достижений в оперативно-розыскной работе. Но,

чтобы прозвучало не сухо, а торжественно и красиво, чтобы за душу взяло.

—Хорошо, — без энтузиазма согласился я, хотя мне претило сочинение дифирамбов и

панегириков. Решил, что стихи будут максимально сдержанными, без лишнего пафоса, чтобы

автора не уличили в чинопочитании и подобострастии к юбиляру с намеком на личную выгоду.

— В ожидании, когда посетить вдохновение, не откладывай в долгий ящик, ведь потребуется

время для изготовления адреса в типографии, — предупредил он. Я возвратился в кабинет и,

вскоре накропал три четверостишия:

Прекрасны цели, благороден труд.

Заботою вы ясной одержимы,

Чтоб каждый день и час, как на посту,

Порядок был в уютном доме Крыма.

На пульсе сел и городов тверда

Рука в суровом напряжении часто.

Такая честь вам выпала всегда

Стоять на страже и добра, и счастья.

И сердцем верность долгу храня,

Несете гордо годы вы, как знамя.

Пусть будет вновь весной озарена

Дорога чести, выбранная вами.

С этим вариантом стихов ознакомил Калача и он одобрил текст.

— Рад, что не ошибся, сагитировав тебя под знамена доблестной милиции, — произнес он. —

Теперь проблем с сочинением приветственных адресов у нас не будет.

Перспектива превратиться в придворного пиита меня не прельщала, с досадой промолвил:

— Мне в большей степени нравится сочинять басни и эпиграммы. Тем вокруг предостаточно.

—Не годится, не актуально,— поморщился он. — переключись на оды, баллады, а сатирой только

врагов себе на ровном месте наживешь. Вот, когда уйдешь на заслуженный отдых, тогда и

упражняйся. Так уж повелось, что у нас самые смелые борцы за правду и справедливость —

пенсионеры. Почему? Потому, что они не рискуют потерять работу и средства существования. Вот

и строчат жалобы, анонимки во все инстанции, заваливают чиновников лишней работой. Не дай

Бог, тебе уподобиться этим кляузникам.

— Кто-то же должен бороться с несправедливостью и недостатками, —парировал я.

Через три дня подполковник отбыл в Симферополь на юбилей Ганиева. После возвращения на

следующий день сообщил:

— Твои стихи произвели фурор. Понравились не только Ганиеву и Добричу, но и другим гостям.

Юбиляр лично пожелал тебе безупречной службы и творческих достижений. А такой отзыв

дорогого стоит. Выпили за твое здоровье.

Это известие я воспринял спокойно, без телячьего восторга.

. Что касается излишек капусты, то я велел старшине избыток кочанов продать сотрудникам по

цене 12 копеек за килограмм и полученные 216 рублей внести в кассу совхоза. Не знаю, выполнил

ли он мое задание, поскольку следующее трагическое событие выбило из привычной колеи.

29. Бьет, значит любит

Поздним вечером, закончив работу над конспектом лекции для выступления на едином политдне,

когда я собирался оставить кабинет, раздался зуммер одного из телефонных аппаратов. Поднял с

рычага трубку.

— Товарищ старший лейтенант, к вам на прием просится жена младшего сержанта Плаксина, —

сообщил дежурный по ГОВД майор Крупин и добавил. — Она в расстроенных чувствах,

наверняка пожаловала с очередной жалобой. Еще до вашего назначения на должность замполита,

нередко в отдел наведывалась. Семейно-бытовые проблемы. Так что прикажите делать, может от

ворот поворот?

— Приглашайте, пусть войдет.

Спустя три-четыре минуты, дверь отворилась и в кабинет вошла среднего роста светловолосая

женщина в выцветшей лиловой блузке и полинявшей клетчатой черно-белой юбке. На вид ей

было лет тридцать. Под ее левым глазом был синяк. Она не пыталась прикрыть его ладонью, как

это обычно делают другие женщины.

— Здрасте, — разлепила она блеклые не очерченные помадой губы и представилась. —. Меня

зовут Людой, я жена Романа Плаксина, он служит милиционером в медвытрезвителе.

— Знаю, что в медвытрезвителе, — сочувствующе произнес я и предложил присесть за

приставной стол.

— Что случилось, Людмила…

— Павловна, — подсказала посетительница.

— Что случилось, Людмила Павловна? — повторил я вопрос.

— Роман снова распустил руки, — пожаловалась она и, указав рукой на синяк, всплакнула. —

Хотела загримировать, а потом решила, что не поверите и оставила, как есть. И на теле, груди и

бедрах под блузкой и юбкой тоже синяки. Могу показать?

— Не обязательно, верю, — отказался я от ее добровольного стриптиза. Подумал, что следовало

бы ее направить в травмпункт для снятия побоев, но решил не форсировать событий, чтобы

избежать громкого скандала, который не делает чести милиции.

— Руки распускает, будучи в каком состоянии, трезвом или пьяном?

— В любом, но пьем редко, так как денег постоянно не хватает. Вы хотя бы ему звание повысили

до лейтенанта и поставили на хорошую должность, а то уже три года, как младший сержант. Тогда

бы больше денег приносил.