Сартр

Постижение феномена такого разрыва происходит в тот период, когда после призыва в действующую армию Сартр пишет путевые дневники, которые впоследствии выйдут в свет под названием «Дневники странной войны». Они представляют собой несколько блокнотов (некоторые из них были утеряны), в которых Сартр по возможности каждый день, в зависимости от окружающей обстановки, рассказывает о происходящем, излагает свои впечатления и философские размышления. В первую очередь он желает выступать в роли живого свидетеля жизни, стараясь описывать ее во всей целостности и многообразии. Однако мало-помалу философ начинает понимать, что также является свидетелем своей эпохи – может, даже серым и незаметным, но все же свидетелем – для миллионов людей, переживающих те же события, что и он, и пребывающих точно в таком же состоянии души. Представляя собой попытку по возможности объективного и беспристрастного анализа, эти дневники в первую очередь выступают символом жизненного опыта.

Рефлексивное описание собственных мыслей и ощущений вкупе с работами Хайдеггера откроют ему глаза на историчность человека. Состояние души, о котором можно вести речь, самым непосредственным образом связано с историческими событиями, с этой войной, которой не хотел ни один солдат, но в которую каждый, тем не менее, оказался вовлечен. Так Сартр открывает чужое для себя время – когда мир стоит на пороге войны, когда все решают генералы, когда все замерли в ожидании следующего хода врага. Это время ему совсем не принадлежит, но, несмотря на это, он все равно несет ответственность за происходящее.

На основании этих записок можно сделать вывод, что первое измерение историчности сводится Сартром к зависимости от событий, в которую попадает жизнь отдельно взятого человека, отнюдь не стремившегося к этим событиям, которые на первый взгляд произошли без какого-либо участия с его стороны.

Вскоре Сартру открывается и второе измерение историчности: в сердце одной субъективности скрывается совокупность всех остальных. Если до этого Сартр считал себя единственным и уникальным, то во время службы в действующей армии, живя бок о бок с солдатами и описывая их по поводу и без повода, он осознает всю иллюзорность своей неповторимости и понимает, что другие испытывают точно такие же чувства, как и он.

«Мне придает смелости сама ничтожность моего положения, я больше не боюсь ошибиться и говорю смело об этой войне, потому что даже мои ошибки будут иметь историческое значение. Если я ошибаюсь, считая эту войну мошенничеством, эта ошибка объясняется не только моей глупостью, для определенного момента этой войны она весьма характерна»[6].

В определенном смысле Сартр открывает, с одной стороны, свою ограниченность, с другой роль – которую может играть как раз благодаря своей образованности: свидетельствовать от имени других о том, что они переживают в самых потаенных уголках души. При этом сам факт свидетельствования для него становится важнее истинности его свидетельств. О какой истине здесь можно говорить? На страницах своих дневников Сартр не пускается в рассуждения о том, что может представлять собой истина эпохи, истина пережитого момента, хотя речь в данном случае именно о ней и идет. Этой проблеме наряду с другими он посвятит свою работу «Истина и существование», опубликованную в 1948 году: математическая, платоновская модель истины, вечной, незыблемой и всеобщей, перестает работать каждый раз, когда следует охватить историческую эпоху, подвижную и всегда понимаемую лишь с определенной точки зрения (того наблюдателя, который ее описывает). Насколько чужими и безразличными нам представляются числа, лежащие в основе математических операций и уравнений, как и сами эти операции и уравнения, настолько не может быть полным и восприятие внешнего мира одним-единственным человеком, одной-единственной субъективностью, знающей только свою собственную историю. В итоге любые суждения об этом мире приобретают частичный и пристрастный характер. Но разве это умаляет ценность этого мира? Разве это запрещает нам думать и говорить о нем? Именно этим в глазах Сартра определяется ценность свидетельства, каким бы относительным оно ни являлось: оно имеет смысл хотя бы потому, что не менее относительно любого другого.