Сатья-Юга, день девятый

— Никаких сил нет, — пухлый бес вдруг перестал тушеваться и смотрел на Маркиза глубокими грустными глазами. — Есть факт: шеф в пожизненной ссылке на Земле. Мы могли бы на самом деле основать новое правительство, построить даже что-то… Но мы в ужасе, Ваша Светлость. Ад больше не принадлежит нам, Ваша Светлость. Я вообще не понимаю, кому он теперь принадлежит. В этом всем трудно разобраться… — он снова начал краснеть. — И лучше уж вернуть все, как было, а это ведь не так уж и трудно. Если шеф будет признан действительным правителем… — глаза беса вновь сделались маленькими и тусклыми, он заперхал в кулак и тут же принялся вытирать руку о пиджачок.

— Все так, — сказал Каим.

— Лучше бы вы ушли, как я, — вздохнул Маркиз. — Жили бы на Земле, не мучились бы сейчас. Заказ я принимаю, но возьму дорого.

— Спасибо, — Каим встал.

Пухлый бес потоптался и пробурчал что-то нечленораздельное.

Обезьяны, пожалуй, симпатичнее, подумалось Маркизу.

И долог век, подумал он вслед за тем. И неровен час.

* * *

В земной жизни Сатана оказался мелковатым, с простым, не лишенным, однако, некоторой грубоватой красоты лицом; в его блеклых волосах намечались залысины, свитер плотно обтягивал выпирающий живот, и, в общем, это был заурядный полный мужчина, улыбчивый и несколько суетливый. Маркиз спокойно прошел за ним до самого дома. И уже стоя у подъезда, подумал, что видел своего бывшего командира впервые в жизни.

— Чего встал?

— Вспомнил о встрече, — сказал Маркиз. — Сегодня вечером. Напрочь вылетело из головы.

— Что-то важное?

— Графоман, — Маркиз пожал плечами. — Ну как его назвать важным. Обычный графоман, но его почему-то читают.

— Издательство хорошее, — усмехнулась Марта. — Почему ты его печатаешь, вот что интересно.

Маркиз прекрасно знал, почему он его печатает. Несколькими часами ранее он сам выдернул из рук одной из обезьян свеженабраный текст, прежде чем неразборчивый примат успел оный текст сожрать. Бесконечные обезьяны исправно стучали по буквам, и Маркиз, двигаясь между ними в клубящемся безвременье, то и дело выхватывал черновики, руководствуясь, как правило, понравившимся названием. «Фыавпотпв», читал он. Мимо. «Бросок анаконды». Пойдет. «Ззззпрои». «Виктория проснулась от того, что его не было рядом…» Название переделать, и пойдет.

— А почему нет? Его сейчас любят. Когда-нибудь люди вообще перестанут читать нормальные книги, и мы с тобой останемся самые умные.

— Ну, удачи на встрече.

— Спасибо… Март, а, Март, — Маркиз взял женщину за локоть. — Этот твой коллега, Ариман… Ты знаешь, почему его зовут Ариман?

— Он рассказывал, — удивилась Марта. — Древнеиндийское имя.

— Забавный человек.

— Интересный, — сказала Марта, — глядя на дверь, в которую несколько минут назад зашел Ариман Владимирович. — Я вчера с ним столкнулась тут. Не знала, что он в этом доме живет. Повернись ко мне, будь добр.

Маркиз встал к Марте лицом и не успел увернуться от поцелуя.

— На память, — Марта отстранилась спустя мгновение. — Спасибо, что встретил. Дальше я сама.

— Погоди.

— Ты хотел попрощаться. Ну вот. Мы попрощались. Будь здоров, дорогой.

— Да погоди же! — Маркиз широкими шагами догнал Марту. — Погоди. Ты мне нужна. Я передумал. Я с тобой.

Марта качнула рыжими волосами.

— Не смешно.

— Прости, — сказал Маркиз. — Я тебя не оставлю.

— Я тебя не понимаю!

— Не оставлю, и все тут. Ты мне нужна, Марта. Мне нужно встречать тебя с работы, — честно сказал он. — Мне…

Марта без замаха, но сильно, ударила Маркиза по лицу и поцеловала в пахнущие табаком губы.

Оксана

В ЗАГСе я разревелась, и меня отпаивали валерьянкой.

Я, конечно, сделала вид, что плачу от счастья. Наверное, нужно было быть идиотом, чтобы так подумать. Слезы счастья выглядят иначе. На самом деле я плакала не от счастья или горя, а от наступившей в моей жизни окончательной определенности. Я больше не могла выбрать себе судьбу. Стас был хорошим человеком, на руках меня носил, но я его не любила так, как должна была любить, чтобы выйти замуж.

Я больше не могла встретить другого, которого полюблю так, как нужно. И изменить что-то я не могла. Внутри меня уже жил будущий человек, и я испытывала странное, незнакомое мне прежде чувство, что этот человек теперь — моя жизнь и ее суть и цель. Мама была не против аборта, она понимала, что мне не до детей. Против была я.

Поэтому я плакала о себе, той, какой я больше никогда не стану. О дурацкой беременности, о милом мальчике Стасе, влюбленном в меня по уши. О том, что я никогда и никому не отдам еще не родившегося ребенка, который решил мою судьбу насовсем.

А мне налили валерьянку, и я стала женой. Теперь меня звали Оксана Белых.

По-настоящему я была рада переезду. Дома оставалась мама (и я видела, как она устала от заботы обо мне, хоть и сама себе в этом не признается) и седой, сломленный отец, вечно глядящий на маму с затравленной робостью. Я перестала понимать, как он мог раньше взять и уйти из дома. Я мешала дома.