Сатья-Юга, день девятый

В новой квартире я почувствовала себя свободной, как когда-то в детстве. Стас был правильным мужем, он делал все, что должен был делать, я прекрасно понимала, что не справилась бы без него. И, в конце концов, стала воспринимать его как неотъемлемую и приятную часть быта. Сама я была занята ребенком.

Она родилась третьего мая. Я помню, как мне дали живой, кричащий куль, мою дочь Тамару. А перед этим, как мне сказали, я уснула от усталости.

И только тогда я поняла, зачем мне нужны были брак, семья, переезд — чтобы я могла спокойно родить Тамарочку и растить ее. В тот день, лежа в палате рядом с двумя крепкими молодыми бабами (у каждой — второй), я по-настоящему полюбила мужа, от благодарности за Тамарочку, за новую жизнь, за…

Светило замечательное солнце.

…Глядя через пятнадцать лет на стройную девочку в закрывающих полголовы наушниках, затянутую в джинсу, я уже не находила в себе ни частички того священного восторга. И нежность, которой было так много, спряталась подальше. Она не исчезла, но жила глубоко внутри, а снаружи были дела и еще раз дела. Через двадцать пять лет я об этом уже вообще не думала.

Конечно, много чего случилось и раньше.

Например, я пережила внезапный карьерный взлет и такое же внезапное падение. Правда, падение было полностью моим выбором. Сначала мне предложили возглавить отдел. Инженером я была хорошим, руководителем оказалась приличным. Правда, меня ненавидели сотрудницы, и Маша даже недвусмысленно намекала на мою (несуществующую) связь с Константином Игоревичем, директором проектного института, где я работала. На самом деле мне дали должность после того, как выгнали скандальную Люду. Люда раньше уже получила разнос за разоблаченные отлучки с работы. Я сама ее один раз прикрывала, по совету старшей сотрудницы, наученной андроповской эпохой, убедив Константина Игоревича, что «вот же ее пальто висит, она на минутку отошла», в то время как Люда в моем пальто бегала занимать очередь за курицей. И когда я видела, что директор проходит мимо, я на свой страх и риск кричала в проход: «Люсь, ватмана принеси!» Ни меня, ни Люду не разоблачили. Людины побеги открылись потом, не знаю, как. И о моем участии в одном из них никто не узнал. Зато узнали, что Люда в день рождения принесла на работу спиртное и собирается тайно проставляться. Не знаю, где она там собралась, потому что весь наш отдел увидел ее бутылку впервые. А Люда на собрании закатила драму со слезами, мол, это же праздник, что вы, не люди. Дура, она могла бы и понять, что объяснять директору все, что угодно, абсолютно бесполезно. Можно подумать, он бы действительно мог проникнуться пониманием. Его головой думал сухой закон. Родись Люда на полгода позже, и никаких проблем с сухим законом у нее бы уже не было. Так что своим повышением я обязана дате рождения Людмилы Костровец. Так вот, Люду выгнали, а я как-то случайно начала тянуть за двоих, и, в конце концов, получила заслуженную награду.

Дела у нас пошли на лад, Стас заканчивал аспирантуру и преподавал матанализ, Томочка научилась ходить.

Отдел под моим руководством расцвел, хотя, повторюсь, меня терпеть не могли. И я их, конечно, понимаю. Многие работали по пять-шесть лет, кто-то дольше, а я была лучшим специалистом среди них, только и всего.

Так продолжалось почти два года. Потом Томочка заболела.

Больше всего я боялась, что она заболела из-за Чернобыля. Когда в Чернобыле был взрыв, я была уже на втором месяце, правда, по словам мужа, нам ничего не угрожало, слишком далеко мы находились. Но это все я сразу же забыла, как только Томочка начала болеть. Мне почему-то казалось, что из-за радиации у нее начнется рак мозга. А это было повышенное внутричерепное, и у нее болела головка. Нам выписали таблетки, они сразу не помогли, и я стала плакать от страха, не могла остановиться. Стас, стоявший на кухне рядом, налил воды в миску из-под рыбы и выплеснул на меня.

— Ты что, с ума сошел? — спросила я. Стас обычно сдувал с меня пылинки.

— Ты хочешь, чтобы Тома видела, как все плохо?

Он покачал Томочку на руках, но она хотела ко мне. Я переоделась и взяла ее, и дочке сразу же стало лучше.

На следующий день я уволилась с работы. Моей дочери становилось лучше, когда я держала ее на руках.

И мы начали вместе выхаживать нашу Тому. Наверное, я совершенно не знала своего мужа, потому что долго ждала, когда он наконец-то упрекнет меня в том, что я вот так, в один день, бросила прекрасную работу. Я даже знала, что он мне скажет. «Ты не можешь вот так уволиться, просто чтобы быть весь день с Томой. Ей становится лучше от таблеток, а не от того, что ты держишь ее на коленках». «Ты получаешь деньги, на которые мы покупаем ей лекарства, но ты хочешь бросить все и лечить ее силой мысли». Я его совсем не знала. Стас мне слова ни сказал. Вместо этого он пошел в наш институт к научникам, откуда вернулся с известием о том, что он нашел вторую работу.