Сатья-Юга, день девятый

Стаса сократили, когда политех, переживающий не лучшие времена, стал избавляться от необязательных кадров. О моем муже всплакнули математички и некоторые студенты, и мы остались безработными оба. Какой-то знакомый посоветовал Стаса директору районной школы, и муж устроился учителем математики и физики, а я, нигде не оказавшись нужной, дотянула до тех пор, когда дела у нас стали совсем плохи, и нашла-таки работу — продавщицей в маленькой лавочке.

Пока меня не уволили, все шло более-менее спокойно.

А потом… потом случилось что-то, чему я не знаю названия.

Серафим

Вся зала ожидания полна, думал я. Партер притих, сейчас начнется пьеса. Передо мной, безмолвна и грозна, волнуется… какая-то там завеса[18]. Какая завеса, я все силился вспомнить, и слово кружило, вихляя, у самой поверхности, у тонкого мениска памяти, но всплывать не желало. Французы называют это состояние прескевю. А я мысленно благословлял несвойственный ангелам склероз, просто потому, что проклинать не умел в принципе.

— С ним ничего не случится?

— Ничего, девочка, — сказала Дарья с мученическим видом.

Я стоял, вглядываясь в начавшийся снегопад. Люди, услышавшие мой зов, медленно шли в нашу сторону, улыбаясь, оживленно обсуждая что-то; изредка доносился смех.

— Не бойся, — я скосил на Катю глаза. Катя стояла, глядя под ноги. — Никто ему ничего не сделает. Я не умею причинять вред. Эти люди тоже. А он просто старается выполнить свою работу.

— А вы его… — Катя поежилась, — давно знаете?

— Я его вообще не знаю. Видел когда-то. Очень давно. Если тебя это успокоит (она посмотрела на меня с тоской), — я не считаю его демоном. В нем нет ни зла, ни добра. Одна усталость. И любовь к тебе.

— Снег, сука, — вздохнул таксист, покачивая головой в такт треску поврежденных троллейбусных проводов. — Ни видно ж ничего. Ты бы разогнал облака, Серафим…

— Занят, — ответила за меня Дарья.

Я не был занят. Просто мне нравился снег. Он напоминал мне высокие барханы облаков, и я предавался постыдным мечтам об отпуске. В отпуске я не был с тех пор, когда большая часть моих оболтусов еще не родилась. Им повезло гораздо больше: многие из них успели слетать в тихие, бережно сохраняемые для рекреационных нужд уголки по два-три раза. Стоило ли брать кого-то из них с собой, подумал я. Скорее все-таки не стоило. Что всем моим Херувимам и Престолам Земля. Очередной рабочий мир очередной рабочей вселенной. Тысячи планет в каждом из миров. Что им эта одна. Это работа для меня, сентиментального старика, а не для них.

Люди шли к нам, но нас не видели. И где-то за моей спиной нарастало смутное темное беспокойство — там собирал свою армию добровольно покинувший Сферы маркиз Набериус.

А все-таки, подумал я, ребята на меня обидятся. Им нужны лавры, они хотят оказаться в центре внимания. Единственное, что оправдает меня в их глазах, — на Землю никто из них особенно не стремился. Им и так перепадет достаточно, когда после уничтожения Самаэля начнется окончательная раздача постов и званий. Особо одаренные престолы на радостях будут переведены в херувимы, херувимы попадут в списки на Великую милость… а серафимы останутся серафимами. А тем, кто, собственно, оприходует вечноссыльного, достанется от меня или кого-нибудь из коллег по медали за уклончиво сформулированные заслуги и по внеочередному выходному. Поймет ли кто-нибудь из них, что двигало мной, когда я собственной рукой вписывал себя в графу немногочисленных вылетов Землю и уточнял в скобках: «творческая командировка». Если не считать женщины в автобусе, в области творчества царило безрыбье, но я не оставлял надежды на скорое исправление ситуации. А может быть, среди кого-то из них? — я смотрел на моих новоиспеченных воинов. Воины перезнакомились друг с другом и теперь активно о чем-то спорили.

В душе кого-нибудь из них должен быть желтый треугольник. Без желтого треугольника я не успокоюсь. Мне позарез нужен человек с желтым треугольником, понял я. Чтобы еще раз почувствовать, что я все делаю не зря.

— Эй, — таксист со всей возможной осторожностью потыкал меня в спину. — По-моему, это за вами.

Волнуясь, он снова переходил на вы.

Я обернулся и понял, что темное беспокойство, двигавшееся с маркизовой стороны, имело вполне конкретную форму. Люди. Много людей. Они шли шумно, кто-то выкрикивал неразборчивые лозунги, кто-то грозил в пространство кулаком. Посреди толпы спокойно вышагивал Набериус. Люди обходили его, так что вокруг Маркиза сохранялся приблизительный круг свободного пространства. Скорее всего, люди его не видели.

А что. Оперативно. Сила, влитая в Маркиза Каимом-дроздом и кем-то там еще, не собиралась иссякать.

— Держитесь поближе ко мне, — сказал я. — Сейчас тут будет неразбериха.

Мои люди подошли достаточно близко. Ни меня, ни свидетелей, они не видели, но чувствовали идущее от нас тепло и старались приблизиться почти вплотную. Лица их были светлы, глаза их были полны высокой мысли, руки их были обращены открытыми ладонями вперед — нас обтекала, не смывая, армия ангелов в тусклых зимних одеждах. Снег теплел и светился вокруг них.