Сатья-Юга, день девятый

И я, расправляя крылья, шагнул в их гущу и бережно направил свое земное войско дальше, к тому месту, где недавно стоял «Респект» с Самаэлем, рыжей женщиной и очкариком.

— Вы бы варежки сняли, — звонко сказала Катя. — Несолидно.

Это были перчатки, и насколько они солидны, мне было абсолютно все равно. Но я все-таки снял одну и коснулся Катиных волос.

— Скоро все закончится, — сказал я ей. — Стой тут и не вздумай идти за ними.

Катины волосы сияли под моей рукой.

— Что-то не похоже на суд, — таксист переминался с ноги на ногу. — Мы скоро понадобимся?

— Когда Самаэля найдут, наверное. И вообще, — щурясь на светящиеся снежинки, пробормотала Дарья, — ради этого стоило…

— Что стоило? — не понял я.

— Жить. Ради такой красоты. Ради ощущения, что через полчаса все точно станет хорошо.

И тут по ушам ударил такой сумасшедший, лишенный всякого порядка гул, что я — я! — отступил и поднял верхнюю пару крыльев, прикрывая лицо.

Успокойся, сказал из глубины шеф. Так надо.

Это мое и маркизово войска столкнулись, наконец, друг с другом.

— Мамочки, — пискнула Катя, прячась таксисту за спину.

Все они шли с одной целью — почувствовать след Самаэля, пойти вслед за ним, окружить, привести меня (или Маркиза) к Деннице, Ариману, Люциферу, Дьяволу — нашему клиенту. Огромный живой трал прочесывал перекресток с двух сторон, и вот теперь он замкнулся в середине. Шум стоял чудовищный. Я больше не мог разглядеть, есть ли у кого-то из них желтый треугольник. Все они стали одним. Бурлящей, не имеющей ни цвета, ни формы массой. Они напоминали вскипевший кофе. Я еще мог различить своих в тылу — там их было больше; но в эпицентре кипел кофе, и людей там уже не оставалось. Моя сила соединялась с силой Маркиза, и одному шефу было ведомо, что творилось в точке слияния.

* * *

— Доигрались, — сказал Маркиз.

Я стоял перед ним, ища в прищуренных глазах отдаленное подобие птичьего широкого зрачка. Но глаза выглядели человеческими. Черный журавль отлично прижился в новом облике.

Далеко позади остались мои свидетели. Они жались друг к другу у столба и тревожно высматривали мою шапку в пене разнообразных голов и рук.

— Теряем время, — я увернулся от чьей-то брошенной, как граната во вражеский окоп, рукавицы. — Они устанут и разойдутся, а Самаэль уходит прямо сейчас.

— Так вызовите своих.

…Черный журавль был молод и не знал даже мельчайшей доли того, что знали окружавшие его существа. Я не сочувствовал Набериусу, но понять его мог. Набериус не любил свет за то, что свет остается белым, даже проходя свозь грязь. Набериус видел в этом фальшь. Тьму же он не любил вообще за все. Вердикт вынес неизвестный мне демон, и серафимы, включая меня, дали добро. Журавль отправился на Землю по собственному желанию, захватив какие-то, как он выразился, памятные мелочи. Тогда на это еще закрывали глаза. Сейчас бы такой добровольный ссыльный получил бы практически полное ограничение силы, а о переносе предметов и речи бы не шло. Но тогда нравы были иными, и Набериус без существенных препятствий попал в малонаселенный, но перспективный мир. Я не думал, что увижу его еще когда-нибудь. И вот — увидел. И надо сказать, на том давнем суде он мне нравился гораздо больше.

А вызвать бы, правда, кого-нибудь из архангелов, чтобы разогнать этот цирк. Люди, издалека казавшиеся бесформенной кучей, вблизи представляли собой два симметричных митинга. На линии фронта, где смешивались обе стороны, происходили короткие и бескровные стычки между отдельными индивидуумами, заканчивавшиеся, как правило, взаимными оскорблениями и плевками под ноги оппоненту. Ближайшая ко мне стычка выросла, насколько я мог разобрать, из несовпадения взглядов в отношении Сумарокова.

— А я все думаю, Серафим, почему вы не зовете подкрепление…

Набериус улыбался правым уголком рта.

— И что же, разлюбезный вы мой Маркиз, есть идеи?

— Делиться не хочется, — мягко сказал Маркиз. — Вам проще простого позвать ваших амбалов и стереть меня в порошок. Но тогда придется с ними считаться, верно? А так вы сами чего-нибудь себе навоюете… что вы хотите получить — Землю?

— Землю, — легко согласился я. Маркиз был умен, и это примиряло в какой-то степени с его недостатками.

— Хитро… Значит, все стоят на ушах, Сатана сбежал из ссылки, а Серафим хочет прибрать к рукам планету?

(Рядом затевалась драка на почве чьей-то нелюбви к Гофману.)

— Я Серафим, — сказал я. — Моя работа — вдохновение и творчество. А золотой век, Маркиз, мало к этому располагает. Счастливый человек ничего больше не хочет. Счастливый человек — это мертвый творец. Вам это близко, вы должны понять. И — да, мне нужна Земля. Потому что если кто-то, кроме меня, будет заниматься этой планетой, Эра Милосердия станет ее концом. Вы достаточно свободно мыслите, чтобы оценить двоякость ситуации. Только не подумайте, что вы мне мешаете. Вы камешек на пути.

— Я понимаю, — Маркиз докуривал сигаретку. — По-моему, вас скоро скинут пожизненно, как Самаэля. Что-то вы не слишком цените человеческое счастье.