Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей

— Как же я буду работать?! Провал, провал, провал!.. Господи, какой провал!.. — Он сорвал с себя халат и выскочил за дверь.

Ученый вроде бы человек, а тоже ничего не может сделать! Да это и к лучшему. Не знаю, как бы я жил с другим сердцем. Я привык к своему, к своему, к своему…

Тут я услышал голос жены:

— Что это ты раскричался?

— Не твое дело!

Перевод Л. Дымовой.

ЕЩЕ ОДНО АЛИБИ ПРОВАЛИЛОСЬ

Цоню Ючбунарскому{107} предъявили обвинение. И не какое-то там обычное обвинение. Обычные обвинения сыпались на его голову каждый день и из управления, и из партийной организации, и из школы, где учился его сын, и от жены… На них он реагировал по-ючбунарски и говорил: «А, чепуха на постном масле!» Но на этот раз ему предъявили судебное обвинение в том, что он, руководитель предприятия, 27 октября прошлого года принял дорогую импортную машину, не выяснив ее предназначения, не проверив ее и даже не имея в ней особой нужды. Машина, как говорилось в обвинении, до сих пор стоит во дворе предприятия, обшивка ее сгнила, а в многочисленных ее отсеках куры из соседних дворов несут яйца. Вылетело на ветер несколько десятков тысяч валютных левов, а рабочие, которые ждали современную, новейшую технику, негодуют.

С тех пор как машина была доставлена, прошло немало времени, и Ючбунарского как громом поразило, что это сооружение, черт его побери, все еще стоит во дворе!

Какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, что дело на этот раз нешуточное, и он погрузился в раздумья. Всю ночь шагал он взад-вперед по комнате, всматривался в свой загадочный облик, отраженный зеркалом, чесал за ухом, ерошил вставшие дыбом волосы и даже напряг извилины. Он припомнил все от начала до конца. Да, именно так все и было. 27 октября. Накануне его дня рождения. Машина была доставлена на огромном грузовике, и встречали ее как невесту. Вышло все руководство, шофера угостили оранжадом и шоколадными конфетами, а когда машину сгрузили, по кругу пошла бутылка коньяка. Даже традиционное хоро чуть было не станцевали тогда вокруг нее. Появился, конечно, непременный в таких случаях журналист, который придал событию общественное звучание. Его тоже угостили коньяком. (Чтобы этот подлец спустя всего несколько месяцев написал, что новая техника, видите ли, ржавеет на задворках!) Под вечер приехали специалисты. Распаковывали, смотрели, обмеряли, совали всюду свои носы… И наконец высказались. Именно тогда и прихватило у него двенадцатиперстную кишку, которая многие годы не давала о себе знать. Оказалось, что машина-то она машина, только какая-то разновидность той, которую ждали, а кроме всего прочего, она не соответствует энергетическим мощностям предприятия. А раз так, то ее снова запаковали и, испытывая некоторую неловкость, оставили во дворе. И дело застопорилось — ни туда ни сюда, поскольку иностранный шофер к тому времени уже успел, наверное, уехать из страны. А Ючбунарскому не оставалось ничего другого, как заклеймить капитализм и до позднего вечера говорить, говорить, говорить…

Но… время шло, наступил конец года — отчеты, новые планы, заботы личные и общественные — и мерзкая эта машина была почти совсем забыта.

Пока этот бумагомаратель не поставил вопрос ребром.

Все это Ючбунарский припомнил, но ничего, что давало бы надежду на спасение, придумать не мог.

На следующий день с утра пораньше он отправился к своему шурину. Шурин уже знал, как директорствует его зять, и Ючбунарский навалился на него прямо с порога:

— Ну-ка, посмотрим, на что ты способен! Спасай, ты ведь адвокат.

Шурин, который в этот момент брился, обернулся и сказал:

— Только алиби!

Ючбунарский вздрогнул. Этот странный намыленный субъект изрекал сегодня загадочные вещи, натачивая при этом опасную бритву…

— Понимаешь, что я имею в виду? В тот момент, когда привезли машину, тебя не было, ты был в отпуске или где-нибудь еще, это не имеет значения. Но ты должен по часам расписать, где ты был и что делал. Это называется алиби. Если ты докажешь свое алиби, ты спасен.

Ючбунарский ушел от шурина окрыленный и весь день сочинял себе алиби. За ночь он выучил его наизусть, а через неделю, когда его вызвали давать показания, с легкостью написал все точь-в-точь как надо.

И наступил день суда.

Заместитель директора, разумеется, сказал:

— Я не помню, был ли тогда товарищ директор.

Главный бухгалтер сказал:

— Был ли тогда товарищ директор, я не помню.

Секретарша сказала:

— Он так занят, а я настолько перегружена работой, что не помню.

А уборщица сказала:

— Чтой-то не упомню, чтоб в тот вечер в ихней пепельнице были окурки. — И обрушила проклятья на головы судейского сословия.

Тогда слово взял прокурор и сделал свое черное дело. Он сказал:

— Обвиняемый утверждает, что 27 октября он получил устное разрешение не приходить на работу и целый день провел, как означено в его показаниях, следующим образом:

С восьми до восьми тридцати он покупал тесьму для штор в магазине по улице Ихтиманской, № 24.