Сатира, огонь!

Утром на девятый день плена мы услышали треск автоматов, разрывы ручных гранат, отчаянные вопли фрицев и крики «ура». Десять минут спустя я обнимал рослого конника-гвардейца. Нас освободили конногвардейцы — участники легендарного рейда в тылу врага. С этого дня я странствовал вместе с конногвардейцами, доставлял им немало хлопот своей близорукостью и развлекал их рассказом о том, как ныне покойный обер-лейтенант сломал мои очки. Но однажды на рассвете конники перехватили немецкий обоз. Чего только не было в этом обозе! Награбленный в Бельгии шоколад, норвежские селедки, греческие сигареты и, главное, что обрадовало всех нас, — перевязочные материалы и медикаменты. В ту минуту, когда я копался во всем этом богатстве, меня окликнули. Командир эскадрона Сушкин поставил передо мной ящик. В нем были очки — множество пар очков и пенсне самых разнообразных фасонов и в самых разнообразных оправах, и, кроме того, были стекла — хорошие, цейссовские стекла.

Сушкин выбрал вот эту самую оправу, которую вы видите на мне. Это его вкус. Я взял их, чтобы не обижать лейтенанта Сушкина. Надеюсь, теперь вы понимаете, что такое очки для близорукого человека. Привет…

И военврач 2-го ранга Шатов, осторожно поправив на носу очки в золотой оправе, вышел из палатки.

Рассказ этот — сущая правда. Автор изменил только фамилию действующего лица этого рассказа.

Александр ЯШИН ТАК ДЕРЖАТЬ!

Три «кукушки» на опушке
Нас хотели взять «на пушку»:
Дескать, вы окружены,
Дескать, сдаться вы должны!
Моряки не таковы,
Моряки идут «на вы»,
В лес на стрекот автоматов
По траве пополз Горбатов.
Одного поймал на мушку.
Сбил другого в ту же кружку,
Третий крикнул:
— Добрый бог!
И нырнул с верхушки в мох.
Чуть кряхтя от автоматов,
Вышел из лесу Горбатов
И сказал нам:
— Так держать!
Будем сами окружать.

Краснознаменный Балтийский флот

Ираклий АНДРОНИКОВ ГЛУБОКАЯ РАЗВЕДКА

Разные мне приходилось слышать истории, но такой, откровенно скажу, не слыхал. Рассказывал мне ее разведчик Толстов, Алексей Никодимович. Вот она вам слово в слово:

— Надо вам заметить, что гражданская моя специальность — сторож на городском кладбище. Вот я вижу: вы улыбаетесь! А это я к тому говорю, что к работе разведчика я никакого отношения прежде не имел.

Когда попал я в разведотряд, стал ходить за «языками». Дело это для меня было непривычное, но ничего: привык, наловчился. Первый случай, правда, был не очень удачный. Схватил я немца — он вырвался. Я в него гранатой. Получился из «языка» покойник. Поэтому я вам про другой случай расскажу.

Пошли мы опять за «языком»: я, Плетушкин и Кругликов. Наскочили на здоровенный отряд. Нас трое. Немцев штук двадцать.

Действовали мы, в общем, неплохо. Перебили, наверное, половину и поползли, куда было условлено. И тут со мной неполадка вышла: только отполз — долбануло меня чем-то по голове. В глазах стало темно, как в могиле. Пока я, как говорится, удивлялся и приводил мысли в порядок, отволокли меня немцы довольно далеко.

Привели на допрос. Ничего, говорю, вы от меня не узнаете, кроме того, что я сам пожелаю сказать. Зовут меня Толстов Алексей Никодимович. По национальности я русский. Родной мой язык — русский. И во рту у меня русский язык, присягу не нарушает. Я знаю, вы меня расстреляете, но и вам не уйти живыми: похоронят вас советские бойцы по первому разряду.

Повели меня на расстрел обер-лейтенант и пять рядовых. Дошли до опушки леса, суют мне в руки лопату: «Копай!» Дело привычное. Стал рыть могилу. Горка земли растет, а я поглядываю на фрицев. «Эх, думаю, какие «языки» пропадают. Никакой из меня разведчик не вышел». А обер-лейтенант смотрит в яму и торопит: «Шнель, шнель!» Я ему руками показываю: «Не учи, мол, сам знаю».