Сатира, огонь!

Три дня никто не шел и не тащил за собой деда Гаврилу. Вечером четвертого дня Винтертум лег на пуховик в своей комнате, в бывшей сельской амбулатории. Пододвинув к постели ночник, он углубился в чтение очередных инструкций по внедрению в население любви к Германии и заснул за этим почтенным занятием. Он проснулся от невежливого толчка в бок, протер глаза и едва не свалился с пуховика, увидев у своего ложа трех бородачей с пистолетами, направленными ему в переносицу.

— Вас ист дас? — спросил изумленный штурмбаннфюрер.

— Третий час, — в рифму ответил ему один из бородачей. — Вставай, чучело немецкое, давай знакомиться. Я дед Гаврила.

Винтертум сидел на пуховике и хлопал выпученными глазами.

— Да что ты: как будто не рад? — спросил бородач. — Вот же чудак! То объявление вешает, чтобы меня к нему доставить, а когда сам доставился, он, гляди, недоволен.

— Что вы будете с меня делать? — с трудом выговорил Винтертум, щелкнув зубами.

— А ничего, — засмеялся бородач, — просто пришли на тебя поглядеть да побалакать маленько. Это же ты сам писал? — И перед лицом Винтертума закачалось вышеуказанное объявление.

— Я писал, — скромно ответил штурмбаннфюрер, — капут Гитлер!

— Что Гитлер капут, это безусловно, — согласился партизан. — Но про Гитлера разговор потом. Сперва у нас с тобой беседа будет.

— Вы есть не должны меня убивать, — быстро сказал штурмбаннфюрер.

— А кто ж тебе, чудила, сказал, что мы тебя убивать хотим? Даже вовсе наоборот… Садись за стол, гостем будешь.

И так как Винтертум медлил последовать приглашению, железная рука подняла его за ворот и плюхнула на табурет у стола.

— Вот, видишь, милок, — сказал дед Гаврила, — прочел я твое объявление и, прямо скажу, расстроился. До чего же вы, немцы, щедрый народ! За такую незначительную личность, как я, целых шесть гектаров отваливаете! Видать, что у вас госконтроля нет, потому так и швыряетесь. А вот насчет шнапса — это дело другое. Вот и хочу тебя, дружок, угостить. Степа, поставь их благородию шнапсу. Тринкай! Витте шнапс за наше здоровье!

— Данке, — робко произнес Винтертум, — я не любиль пить на ночь.

— Чепуха, — ответил дед Гаврила и неторопливо вытащил из кобуры пистолет. — Пей, голубок! Ночью еще способней, чем днем. Бог в темноте пьяницу не видит. Ты извини, что без закуски.

Дед еще ближе придвинул кружку и взвел курок пистолета. Услыхав этот звук, Винтертум зажмурился и поспешно опрокинул кружку в рот. Водка огнем хлынула по его телу, и он закашлялся.

— Чихни! — ласково сказал дед Гаврила, наполняя кружку опять. — Это помогает.

— Я… я больше не могу, — пролепетал штурмбаннфюрер, дрожа.

Черный кружок пистолетного дула уставился в его глаза, и голос деда Гаврилы, внезапно ставший угрожающим, загремел:

— Что? Партизанским угощением брезгуешь? Да как ты смеешь, немецкий клоп! Пей, собака!

Винтертум простонал и, закрыв глаза, выпил вторую кружку. Дед Гаврила тотчас же наполнил ее в третий раз. Изба поплыла у немца перед глазами, и дед Гаврила раздвоился.

— Пей, пей, милок! — приговаривал партизан. — Водка — чистый первач! Пей без капризу!.. А то у меня характер нетерпеливый стал.

Винтертум выпил, вдруг заклохтал, как курица, и грузно сполз под стол.

— Пущай передохнет, — сказал дед Гаврила, — достаньте-ка, хлопцы, огурчиков, теперь мы выпьем по кружечке.

Через полчаса дед Гаврила приказал поднять Винтертума. Но тот не очнулся даже от пинка сапогом. Тогда Степа наклонился над ним и заглянул в лицо.

— Не дышит, — сказал Степа, выпрямляясь.

— Да ну? — удивился дед Гаврила. — Вот-те и на! Не ожидал. Я думал малость споить его. чтоб легче было утащить его в лес, а он того-с… До чего слабая нация! Непрочный элемент! Сплошные эрзацы! Пора, ребята, до лесу. Пошли!

И, закончив надгробное слово над Винтертумом, дед Гаврила вместе с товарищами вышел из избы, и все трое растаяли в серых, предрассветных сумерках.

ЭГОИСТ

Рис. Л. БРОДАТЫ

— Мой фюрер, на русском фронте погибло много генералов!

— Черт с ними! Меня сейчас главным образом интересует судьба одного ефрейтора.

Самуил МАРШАК ЗА ЧТО КАЗНИЛИ НЕМЕЦКУЮ МАШИНИСТКУ

В Берлине казнена машинистка за перепечатывание старых речей Гитлера.