Сатирические очерки

Такими вопросами меня со всех сторон осыпают, одолевают, терзают, припирают к стене; и эти вопросы ставят меня в еще более затруднительное положение, чем три дня тому назад поставили одного… Я чуть было не сделал весьма неудачное сравнение. И так как мне все равно его вычеркнул бы один из тех друзей, которые постоянно пекутся о моем спокойствии, то уж лучше я сам не употреблю это сравнение.

А почему бы мне и не начать издавать свою газету? Подобная мысль действительно у меня возникла. Во всех цивилизованных и свободных от предрассудков странах вся литература, со всеми ее разновидностями и разнообразными жанрами, находит себе скромное, полагающееся ей местечко на столбцах газет. Теперь уже не принято время от времени издавать увесистые фолианты. Нынешняя мода требует тоненьких книжечек, раз уж вообще книги необходимы. И если мы хотим быть разумными, писать только чистую правду и судить только о том, что мы знаем наверняка, то согласимся с тем, что газетный лист вмещает все нам необходимое. Вот уже сто лет, как материальный прогресс душит всякие метафизические рассуждения и ученые разглагольствования; и разум, как нам твердят об этом на каждом шагу, вытеснил воображение, – если только бывает на свете невоображаемый разум. Факты изгнали идеи, а газеты изгнали книги. Скорость, или, лучше сказать, стремительность, – душа нашего существования, и то, что в XIX веке не делается поспешно, не делается совсем: вот почему существуют сильные подозрения, что в Испании мы никогда ничего не сделаем. Почтовые кареты и пар уничтожили расстояние между людьми: вслед за дистанцией во времени исчезла также и дистанция в пространстве. Хорош был бы литератор, который, твердо решив написать книгу, вздумал бы остановиться один посреди потока, увлекающего все на своем пути. Кто задержался бы, чтобы его выслушать? В наши дни полагается бежать и разговаривать одновременно, из чего вытекает необходимость разговаривать бегло – а, к сожалению, не все на это способны. Поэтому книга так же далека от газеты, как древняя колымага от почтовой кареты. Книга доносит идеи до окраин общественного организма так же медлительно и в таких же малых дозах, как эта последняя доставляет людей в провинциальную глушь. Только этим и можно объяснить полнейшее соответствие и глубокую связь между просвещенностью нашего века и редким появлением новых книг. Иначе пришлось бы сделать вывод, что цивилизация гибельна для литературы и искусств. Да, говорим мы, и для искусств, ибо та же самая стремительность жизни позволила литографии занять место живописи, а рядом с древними громадами готической архитектуры медлительных веков понастроила современные сооружения вроде мышеловок, именуемые домами.

Убедившись в том, что газета есть необходимая принадлежность, а может быть, даже и характерный признак современной жизни, наши читатели ожидают пожалуй, что мы расскажем здесь историю этого изобретения; ожидают основательного рассуждения о первых газетах и о том, обязаны они или нет своим первоначальным наименованием венецианской монете, коею определилась их цена.[344] Ничего подобного. Ограничимся лишь замечанием, что некоторое сходство с сорокою, изображенной на этой монете, у газет несомненно. Нет поэтому ничего удивительного в том, что они, будучи верны своей природе, сохранили свое обыкновение лгать, что и отличает их от всех остальных изданий, начиная с самых древних времен. В этом отношении они всегда только распоряжались тем, что получили в наследство. Это их синекура, и мы ее уважаем так же, как и все прочие синекуры, поскольку мы из всего этого еще не выросли.