Сатирические очерки

Я застал Испанию пробуждающейся от Эндимионова сна,[339] хотя он и не был столь длительным, как сон знаменитого пастуха. В политической жизни большое значение играл некий манифест, надежный барьер между деспотизмом и свободой. Он представлял собою преграду для самых разнообразных течений. Я стал разбирать эту плотину, и поток свободы, еще не полностью высвободившийся из упряжки, нашел щели и бреши и стал мало-помалу просачиваться, орошая поля благодатной влагой. В первые же дни моей жизни, точнее говоря – в период карнавала я призвал к власти человека, подававшего большие надежды: таких людей обычно называют многообещающими. За мою короткую жизнь мне так и не довелось увидеть выполненным ни одного из его обещаний, и я очень сомневаюсь в том, что моим потомкам посчастливится больше. При мне родилось чудище, имя которому страх перед анархией. Оно внушало всем ужас и повсюду сеяло панику. Оно преследовало моих любимых сыновей и отсрочило кончину десяти моих предков… Однако за это же время представителям нации удалось занять места в двух палатах парламента, к которому я относился с истинным уважением, не обращая внимания на явное смешение старинных форм с модными новшествами. Я принял его таким, каким он был нам дарован. Потомство не сможет сказать, что я не философ. Скорее наоборот: ведь я же принимал вещи такими, какими они мне являлись. Мне суждено было даже стать свидетелем отмены налога Сант-Яго.[340] Это весьма робкий шаг, но другие были тоже не очень решительны, так что я даже и не припомню их. Что было поистине великим, это терпение. Я видел также великий дипломатический договор,[341] однако плодов его мне не удалось увидеть.

Вступив в жизнь, я столкнулся с несколькими мятежниками, теперь, прощаясь с нею, я испытываю большое затруднение, какое может ощущать человек богатый, не знающий, кого он оставляет в этом мире своим наследником.

Я видел, как в провинциях лопались всеми признанные авторитеты и разлетались, словно брызги пены, бьющейся о скалистые берега. Это страшное бедствие надолго оставит память обо мне. Небесный бич опустошил земли. Зловещая холера унесла все, что пощадила гражданская война.

В науках я не видел прогресса. Появились два-три новых литературных произведения. Мне довелось увидеть две исторические драмы.[342] Не знаю, будут ли мои потомки говорить о них столько же, сколько я. В сфере изящных искусств не было создано ничего примечательного.

1834 год был знаменит бедствиями. Но никто не найдет о нем упоминания в книге, где будут записаны этапы исторического прогресса Испании. Боюсь, что я не последний, кому будут сделаны подобные же упреки.

После недолгого царствования я оставляю мир в еще худшем состоянии, чем я его встретил. Ах, если бы мир был к совершенству столь же близок, как и моя кончина. Должен сказать, что я жил, не подавая голоса, и умираю безмолвным. Потому-то мне и трудно рассказать о том, что я видел. Могу сказать только, что было бы лучше, если бы я родился слепым.

Кончина моя приближается с каждой минутой. Дай бог, чтобы потомки смогли рассказать о своей жизни побольше хорошего, и дай бог, чтобы им не выпало на долю столько мрачных и бесславных дней».

Едва старец успел произнести заключительные слова, как обе двери распахнулись с невообразимым шумом. Время занесло свой разящий серп над тринадцатью головами, и все они в единый миг скатились за порог прошлого – дверь за ними захлопнулась. Тогда открылась дверь в будущее… но какая-то плотная пелена мешала мне ясно увидеть, что там было… В этот момент двенадцать страшных ударов колокола возвестили полночь. Я проснулся и еще в полусне увидел две вещи: огромную надпись на дверях в будущее: «Год 1835» – она медленно таяла по мере того, как я приходил в себя. Я понял, что мой сон бессовестный плагиат, что я просто обокрал писателя, несомненно более достойного, чем я. Я воздал благодарность Жуи, окончательно согнал с себя сон и приготовился созерцать новый, 1835 год, повторное издание ошибок и заблуждений 1834 года.

Дай-то бог, чтобы мой мрачный прогноз не оправдался!

Новая газета [343]

О благородная Испания, в которой литература сведена к свободному монологу Фигаро.

Ф. Сулье. Книгоиздательство в Париоке. «Книга Ста одного».

– Почему вы не заведете своей собственной газеты? Когда же выйдет «Фигаро»? Это превосходная мысль. Я уже видел в других газетах сообщение о том, что разрешен выпуск новой газеты. Когда же, наконец, она начнет выходить? В феврале? В марте? Когда же? Вы, конечно, вдоволь посмешите нас.