Саттри

В тот день он перевалил за водораздел и принялся спускаться через темный ельник. Над высокой ширью летали во́роны, склоны отпадали прочь, все сплошь вереск и сношенная ненастьями древесина, в облака пониже. Под скальной полкой развел костер и стал смотреть, как долину внизу накрывает бурей, раскаленные провода молний сотрясались в сумерках, словно высокое напряжение в покоях какого-то безумного химика. Падал дождь, падала листва, косо и неостановимо, серебряная буря обдувала свесы мира. Он нашел несколько диких каштанов и смотрел, как они чернеют в углях. Разломил и остудил их. В них все, что содержится в дереве, и лист, и корень. Поел. Другой еды у него не было, он подумал, что голод не даст ему уснуть, но тот дал. До него доносилось долгое дикое сопенье ветра в высоком лесу, когда лежал он в своем одеяле, вперяясь в небеса. Холодная безразличная тьма, слепые звезды бусинами на путях своих, и соединенные «в ус» спутники, и сцепленные шестернями и связанные планеты, все качко неслось сквозь черноту пространства.

Поутру на возвышенья побольше лег снег, пыль сказочной страны на пиках. Он еще раньше обернул себе ноги джутом, а теперь просто закутал плечи в одеяло и пошел вниз по хребту, отшельническая фигура, уже изможденная с виду и со ввалившимися глазами, с недельной щетиной. Бредя в саване своего одеяла по лесу в вихрях холодной серой дымки, серая погода, холодный день, мох цвета камня. Ветер резок в сухих норах его ноздрей. Вниз сквозь бледные голые кости березняка, где в когтях листвы, по которой ступал он, держались крохотные папоротники льда.

Ниже него, как штуковины из проволоки и крепа, взмывали во́роны, невесомые в восходивших потоках воздуха. Их качало и кружило, и ускользали они через высокую громадную пустоту с потерянным карком, заглушаемым ветром.

Саттри в лесах с удивленьем все еще обнаружил мелкие цветочки. Он впал в безмолвные исследования тонкой ткацкой работы во мху. Кольчатые формы лишайников, пылко зеленых, какие расползались по камням, словно крохотные нефритовые вулканы. Фестончатый гриб, что по́лками опоясывал старые трухлявые коряги, фланцевые груди наростов с утробной густотой внутри и подъельниками – мясистыми кистями посреди сора гумуса и густого тлена, и грибов с зазубренными и пластинчатыми исподами, под которыми, считается, устраивают себе сиесту жабы. Или эльфы, сказал он. В штанцах из царского вельвет-корда, рубашки сметаны из шелковых лоскутков, ни один цвет не повторяется. В лесу лежал причудливый свет. Саттри сидел на корточках на густой и пасмурной земле, одеяло накинуто на плечи. Интересно, можно ли есть грибы, от этого умрешь, да какая разница. Он раскрошил один в руках, ломкий, лилово-бурый и цвета почки. Саттри и забыл, что проголодался.

Он спустился на старую дорогу с лесоповала мимо развалин лагеря ГКООС[25] и свернул через леса к каменному мосту за засохшими или голыми деревьями. Дорога пересекала выше. Речная тропа шла сквозь низкую каменную арку вдоль полосы наносов, где у бледных мокрых комьев подтирки лежали почернелые говехи.

Когда через горы прокладывали дорогу, сюда вдоль реки приехал всадник, гравий приперчивал воду за конскими копытами, а лошадь тянулась поджарая и плоская, а всадник, раскрыв глаза пошире, вцепившись в поводья. Двое мальчишек, удивших с моста, смотрели, как он процокал внизу и проехал под ними. Они перешли на другую сторону моста поглядеть, как он поедет дальше, но лошадь уже оказалась ниже по теченью, стремена привольно болтались, сама выбежала без всадника на галечную отмель и в реку, взорвавшись паром. Бледная ширь буланого бока повернулась в холодном зеленом омуте.

Всадник так и не возник. Его нашли, он висел черепом на стальном пруте, торчавшем из новой кладки, слегка покачиваясь, руки вдоль боков, а глаза слегка скошены, как будто желал разглядеть, какова же природа той штуки, какой ему пробило мозги.

Саттри поднялся по узкому распадку и углубился в горы. По старым сухим руслам обкатанных водой камней, лежавших на лесной подстилке. Борода у него отросла, а одежда спадала листвой. На таких высотах деревья были приземистым ельником, и темным, и гнутым, и ничего в нем не шевелилось, кроме него, и ветра, и воронов. Ели стояли темные и лишенные глубины в тени высоких расколотых лощин, против неба церемониального и монашеского, восходящего в сумерках.

Он пристрастился больше спать, а от ходьбы у него кружилась голова. Часами наблюдал он за костром, причудливым раскаленным миром оседающих угольев, оранжевых гротиков, и как дерево выглядело в нем расплавленным или полупрозрачным. У него теперь начало возникать сопровождение.