Его разбудила девушка, тряся за плечо. Он услышал, как его зовут по имени, и поднялся, недоумевая. Из темноты ниже по реке брел мальчишка с охапкой бледного и искореженного плавника, словно отдраенных костей из могильника святого. Женщины сгибались и горбились у костра, и расставляли почернелые котелки, а старик сидел на корточках и сворачивал себе вялую влажную цигарку, и умело поджигал ее, и наблюдал за ними. Все это с чем-то вроде мрачной церемонности. Саттри подошел с девушкой к костру. Одна из девчонок помладше поднялась от реки с кофейником, с которого капала речная вода, и поставила его на камни. Медленно глянула на него искоса и с нарочитой домашностью поправила кофейник, отчего в этих нелепых декорациях Саттри не выдержал и улыбнулся.
Ели они почти что молча, слегка причмокивая, при свете фонаря глаза их бегали. Трапеза состояла из белой фасоли, и кукурузного хлеба, и вскипяченного кофе из цикория. Было в них что-то подавленное даже превыше их обычной сдержанности. Как будто им навязали порядок извне. Время от времени женщина удостаивала окружавшую их темноту мрачно опасливым взглядом, точно беглянка. Доев, Саттри сказал ей спасибо и встал от стола, а она кивнула, и он ушел к реке.
Один раз ночью он проснулся от голосов, слабого плача, что мог оказаться и воем собак под ветром, но для него, пока лежал он там и наблюдал за вереницей огоньков по трассе далеко за рекой, словно там шествие псаломщиков со свечами, это скорее слышалось жиденьким ором какого-то общества, перетекшим из сна, или умерших детей, шедших по дороге в темноте с лампадами и кричавших по пути прочь от мира.
От ядовитого плюща свалился мальчишка. Сперва между пальцами, затем вверх по рукам и на лицо. Он натирал себя жидкой грязью, чем угодно. Я видел, как собаки так делают, сказал старик. Никакого облегчения.
Глаза у него совсем заплыли, сказала наутро за завтраком женщина. Мальчишка пришел к костру словно сомнамбулик. Плечи у него раздулись свиномордыми змеями. Слегка склонил голову набок, чтоб удобнее было смотреть тем глазом, которым еще видел. Кожа на плечах у него потрескалась, и из тоненьких трещин сочилась прозрачная желтая жидкость.
Старик покачал в отвращении головой. Никогда не видал, чтоб человека так от сумаха разносило. Как прикидываешь, что с ним такое?
Вы его ко мне только не подпускайте, сказал Саттри.
Ты ж говорил, что ядовитый плющ вроде как переносишь, Сат.
Думаю, он какой-то новый тип отыскал.
Кыш, сказала Уонда. Фу какой.
Он направился к ней, жестко помавая руками, изображая какого-то изверга, и она с воплями убежала.
Ну, сказал старик. Ты от него не заразишься, если просто сядешь с ним в одну лодку.
Ни в какую лодку я не сяду, сказал мальчишка.
Не сядешь, значит, вот как?
Я руки согнуть не могу.
Рис взял в руки нож и ложку, держа их как свечи, дожидаясь еды. Мальчишка неколебимо стоял в конце стола. Чего? спросил Рис.
Руки не могу согнуть, надменно произнес мальчишка.
Старик спокойно отложил приборы. Ну адская же свистопляска, сказал он. Посмотрел на Саттри. Кажись, тебе с Уондой сегодня придется.
У меня есть мысль получше, ответил Саттри.
Какая же?
Ты с Уондой.
Ну, я думал вниз по течению сегодня в одиночку сгонять. Думал, вы с Уондой двинете вверх по реке, раз она там все знает.
Женщина с размаху поставила на стол ведерко овсянки, и старик схватился за черпак и нагрузил себе полную миску. Саттри посмотрел вдоль стола на мальчишку. Тот по-прежнему стоял, расставив руки в стороны. Уонда сидела за столом напротив него. Взгляда не поднимала. Казалось, она возносит благодарность. Саттри взял черпак и плюхнул овсянки. Рис на свою дул, держа миску обеими руками и наблюдая за Саттри поверх ее обода. Передай молоко, сказал Саттри.
Она сидела на корме, сдвинув колени и лицом к нему, пока он греб, руки в подоле, у нее за спиной со стоек раскачивались лини клячевки. Саттри видел новую местность и расспрашивал ее о том, что там на берегу, с какой стороны огибать остров. Она показывала, юные груди ее раскачивались под легкой тканью платья, поворачивалась в лодке, увлеченная воодушевлением, как ребенок, долгая вспышка белых бедер показывалась и снова пряталась. Босые ноги на заиленных досках днища ялика скрещивались одна поверх другой.
Она сказала: Крикнешь, когда устанешь, я тебя подменю.
Все в порядке.
Я папане все время гребла. Я хорошо умею.
Ладно.
Тебе нравится с Уиллардом работать?
Он нормальный.
А мне нет. Я с ним немного прошлым летом работала. Умник он.
Видать, ты с ним грести настропалилась.
Фигу. Да он же ничего делать не хочет. Знаешь, пытался меня убедить спрятать тот жемчуг, что мы нашли, когда ракушки чистили, а мы б потом удрали и продали его, а деньги себе оставили?
Саттри ухмыльнулся. Ну, сказал он. Наверное, старине Уилларду не очень везет с жемчужинами. Я б решил, что все остальные по пять их найдут против его одной.
Фигу, а спорим, он себе оставляет те хорошие, какие все-таки находит, и где-то их прячет. Глянь-ка, вон чертовка-змеюка.
Вверх по реке у береговых камышей елозил водяной ужик, зализанный подбородок плоско лежал на воде.