Саттри

Саттри вскочил. Стена сланца над лагерем обрушилась во тьме, целые зазубренные карнизы рухнули, громадные пластины камня отсоединились по швам с сухими визгами и, ревя, грянулись оземь под собой, тупой грохот этот отзвуками разнесся по реке и обратно, а потом лишь сеянье камешков поменьше, тонкие пластинки сланца ссыпались с перестуком в темноте. Саттри влез в брюки и побежал вверх сквозь деревья. Он слышал, как кричит мать. О боже, кричала она. Саттри услышал с тошнотою в сердце, зов этот. Она хотела, чтоб боже ей ответил.

Рис! крикнул он. Света не было. Он едва не споткнулся о горсть фигур на земле. Рыданье в темноте. На них падал дождь. В грубой лужице молнии образ барочной пьеты, женщина лепечет и стоит на коленях под дождем, цепляясь за срезанные конечности и лоскутья мяса среди слябов камня. Одна девчонка помладше тянула ее. Подошел мальчишка с фонариком.

Не надо, сказал Саттри.

Боже всемогущий, сказал мальчишка.

Он схватил мальчишку за руку. Убери с нее этот чертов свет.

Мама, мама.

О боже, сказал Рис.

Саттри повернулся и увидел, как тот к ним ковыляет, хватаясь за колено. Опустился на колени возле женщины. Где этот свет, сказал он. Я же знаю, что видел тут свет.

Саттри стоял на коленях подле Риса. Загадочная молния проявила на земле строгое и голубое лицо в вуали дождя. Он взялся за бледную руку нащупать пульс. Рука была вялой и повернутой в его хватке не в ту сторону, и в ней не было пульса. Рис царапал камни, а женщина стонала и лупила по ним рукой, будто они были чем-то тупым и их можно прогнать. Саттри взял у мальчишки свет и посветил вокруг. Мешанина старых смятых вывесок и деревях. Котелок, расплющенный фонарь. На дальней стороне оползня под дождем немо и окровавленно сидела самая юная девчонка и наблюдала за ними. Он протянул руки и взялся за самую верхнюю пластину, и поднял ее, и скользом отодвинул назад.

Работали они, не говоря ничего, а когда все камни переместили, старик немного приподнял сломанное тело девушки на руках и заковылял с нею прочь. Фонарик наискось валялся на земле, и его луч под углом уходил к непроглядной ночи, а дождь падал мелко и косо. Казалось, он с нею направляется к реке, но в рыхлом песке ему не было опоры, и они упали, и он стоял там на коленях под дождем над нею и прижимал два своих кулака к груди и кричал тьме над ними всеми. О господи, я так больше не могу. Прошу тебя, сними с меня эту ношу, потому что я не могу ее нести.

Вниз по реке отплыл он затемно, весла убраны, медленно поворачиваясь в течении, переталкиваясь через отмели. Мимо проплывали тополя, будто ряды костей. С рассветом его уже проносило сквозь мирные угодья по воде высокой и грязной. Он проплывал мимо пасшихся коров, их чавканье травой доносилось громче звяканья их колокольцев. С удивлением поднимали они головы и взирали на него. Поля заляпало наносами ила, а на прибрежных кустах среди веток повсюду красовались деревяшки и бумажные лохмотья. Он проплыл под бетонным мостом, и мальчишки-рыболовы его позвали, но он смотреть вверх не стал. Сидел в ялике и держал руки на коленях, а на перевернутых ладонях его запеклась темная кровь. Глаза его озирали местность, сквозь которую проплывал, но он не отмечал ее. У этого человека не было планов ни возвращаться туда, откуда прибыл, ни рассказывать вообще какой-либо живой душе о том, что он там видел.

* * *

Дни пролежал он на шконке, никто не пришел. Бочки под одним углом погнуло, и домишко лежал в воде с креном, так что ему пришлось подпирать ножки шконки с одной стороны кирпичами. Переметы он заново не ставил. Окна в хибарке были по большей части разбиты, но он не стал выходить их заделывать. Река наполнилась листвой. Долгие дни осени. Индейское лето. Однажды вечером он забрел вверх на горку поискать Хэррогейта, но не нашел. Затхлая крепость под арками виадука лишилась разнообразных пожитков городского крыса, и там валялась давно сдохшая собака, чьи желтые ребра скалились, как зубы, сквозь заплесневелый коврик шкуры.

Он перебрался через реку по железному мосту, и спустился по крутому откосу на дальней стороне, и вышел на железную дорогу. Сухой бурьян между шпал, мертвые скорлупки молочая, сумах и мимоза. Кудзу полупоглотила старый паровоз, и громадные ящерицы грелись на солнышке, валяясь на просмоленных крышах вагонов.

Он миновал высокие железные колеса с перепонками, заевшие ступицы, и поршни, и толстые свернутые рессоры, и тендер, и гниющий сидячий вагон с его облупившейся на солнце краской и подъемными рамами без стекол к теплушке.