Саттри

Там никого не было. Взобрался по лесенке и толкнул настежь дверь. Все внутри замусорено, а железную печурку тормозного кондуктора опрокинули пинком, и она лежала с заржавленными секциями дымохода на конусе пепла и золы. На столе в причудливом маленьком эркере расплылась пломба желтого свечного воска и валялись две горелые спички. Стариковский матрас полусъехал с койки, и вообще осталось мало следов того, что когда-либо тот здесь жил. Саттри попинал мусор, банки, и газеты, и тряпье, и вышел опять. Прошел по старым путям вниз по реке, пока не поравнялся с мостом, а там позвал тряпичника.

Кто тут?

Саттри.

Заходи.

Выходи.

Старик выглянул из своего громадного склепа. Выбрался с неохотой. Сели наземь, и тряпичник поглядел на него тускневшими глазами. Замурзанный магнат, ни пошлин не берет он, ни сборов. Где был? спросил он.

Сколько-то пробыл на Французской Широкой. Что с Папашей Уотсоном сталось?

Не знаю. Я его не видал.

Ну, там он больше не живет. Ты что ж, ничего про него не знаешь?

Тряпичник потряс головой. Нынче здесь, а завтра след простыл. Он неопределенно показал в землю, как будто бы на ней лежала ответственность.

Он умер?

Не знаю. Думаю, за ним пришли и забрали.

Кто пришел и забрал?

Не знаю.

Бля, сказал Саттри.

Бля – это запросто, ответил тряпичник. Я никогда не считал, что он подымется.

Это полиция была?

Мог кто угодно быть. Кажись, я стану следующим. Никакой тебе надежности.

С этим соглашусь.

А что с твоей жилой лодчонкой сталось?

Течь открылась.

Я видел, как она там на днях заваливалась. Прикидывал, совсем под воду уйдет.

У него родня была?

У кого родня была.

У Папаши.

Не знаю. Кто признался б, кабы и была? Может, и у меня есть, да только не увидишь, что она бегает туда-сюда и орет об этом.

Нет.

Да и твоя, может, тоже.

Саттри улыбнулся.

Не так, что ли?

Так, так.

Тряпичник кивнул.

Ты всегда прав.

Бывал и нет.

Как там с Харви. Жив еще?

Да его и палкой не убьешь.

Харви тоже ничего.

Пьяный сукин сын.

Ты не один такой, все правильно.

Тряпичник сторожко поднял взгляд.

Нам всем еще ничего, сказал Саттри.

Нам всем пиздец, сказал тряпичник.

Бурной ночью прошел он сквозь тьму яблоневых садов ниже по реке, пока налетала гроза, а его вместе с пустым мешком выхватывала молния. Вокруг деревья повсюду вставали на дыбы на ветру, как лошади, а плоды жестко бились оземь, словно беспорядочный хлоп копыт.

Саттри стоял меж вопящей листвы и призывал молнию. Та трещала и громыхала вокруг, а он привлекал ее внимание к потемнелому сердцу в себе и взывал к свету. Если и есть какое-то искусство в погодах сей земли. Или опали́ эти кости до угольев. Если можешь, если можешь. Почернелая ветошь под дождем.

Он сел, опершись спиной на ствол, и смотрел, как на город надвигается буря. Чудовище ль я, есть ли во мне чудовища?

Он пристрастился бесцельно скитаться по городу. Ел у «Комера» горячие тарелки ростбифа или свинины с овощами и подливой и круги жареного кукурузного хлеба, Жеребец записывал каждый день новый счет и ни разу не спрашивал ни дайма.

На улицах однажды он столкнулся с оборванным господином, проходившим мимо с занятым видом. Улицы полнились ранним зимним солнышком. При виде него Саттри улыбнулся и откозырял, поднеся руку к воображаемой шляпе. Утро, доктор Нил, сказал он.

Старый потрепанный поверенный остановился как вкопанный и вгляделся в Саттри из-под вздетых дугами бровей. Кто раньше консультировал Скоупса, дружил с Дэрроу и Менкеном[30] и был пожизненным другом обреченных подзащитных, проигранных дел, одинокий и бездругий в сотне судов. Он потянул себя за бесформенный нос и погрозил пальцем. Саттри, сказал он.

Корнелиус. Вы были знакомы с моим отцом.

Много лет, вполне большая честь. И с его отцом до него. Как он?

Он хорошо. Я редко его вижу.

Разумеется. И каков сейчас у вас самого род занятий?

Я рыболов.

Коммерческой ловлей занимаетесь, так?

Так точно, сэр.

А вот это уже интересно. Еще как интересно. Я бы сказал, что парнишке с вашей головой на плечах полагается так обустроить это дело, чтоб оно приносило выгоду.

Оно вполне получается, сказал Саттри. Он помаленьку огибал смердевшую фигуру, с которой столкнулся, чтоб оказаться с наветренной стороны. Изучая узоры подливы и пищи на рубашке и галстуке старого юриста, его пояс из упаковочной веревки. Которая как-то раз порвалась в очереди в кафетерии «Ш-и-У», и он остался стоять с подносом в руках, ноги спутаны старыми штанами, тощие стариковские лядвия такие же грязно-белые, как и его рубашка, и такие же морщинистые.

Сердцем сам я всегда был расположен к жизни на природе, сказал он. Все малоподвижные таковы, полагаю. Частенько жалел, что не ушел в море. У меня брат на флоте служит, живет на Филиппинах. Он пошкрябал небритую щеку и посмотрел на Саттри. Не изменяйте себе, сказал он. Следуйте тому ремеслу, какое предпочитаете, и в старости у вас не будет сожаления.

Саттри стало интересно, что это за сожаления у старого юриста, но он не спросил.