Сатурн. Мрачные картины из жизни мужчин рода Гойя

Я мог бы загрунтовать для себя небольшой холст. Или кусок медной пластины, от старого хрыча еще остались медные «доски»; мог бы закрасить одну из тех, на которых он нацарапал Disparates, но пусть еще полежат, потом наделаю оттисков и продам, я не собираюсь швырять деньги на ветер, как Росарио. А мог бы, почему бы и нет, заказать у дона Миллареса полотно самого лучшего качества и ни-че-го-шеньки с ним не делать, сами бы мне его натянули, проклеили, загрунтовали, да еще и гладко отполировали с величайшей благодарностью! Любое, какое бы только захотел, от маленького до самых больших, даже шире, чем те тянущиеся вдоль стен гостиной и все еще пустые фризы[94]. Но я, кажется, предпочел испаскудить облюбованный моей невестушкой ситчик. Предпочел это сделать здесь, где старый хрыч принимал гостей, где я проиграл в карты столько вечеров и столько медяков (мы никогда не ставили на кон больше чем несколько мараведи) и где я был вынужден лицезреть, как эта змея Вейсс опутывала старика, чтоб выжать из него все, что только можно. А теперь сюда будут приходить те, что уже мертвы и чьему телу нет доступа, но духом они рвутся в эти места изо всех сил, а также те, чье тело и дух могут сюда войти; тут можно будет закусить чем-нибудь свеженьким, помузицировать, поиграть в карты, а почему бы и нет, осушить стаканчик-другой, ведь и выпивка тоже для людей. Им не придется подходить к какой-либо висящей в уголке картинке, да хоть бы и к большому полотну, и что-то бормотать; нет, они будут сидеть внутри самой картины. Довольно возни – раз Мариано уперся переделать обычный домишко в глиняный дворец, так пусть это будет дворец настоящий, как у герцогов Осунских, как у Альбы, как у короля в Ла-Гранхе. Может, в обоях я и не смыслю, но изобразить что-нибудь симпатичное старый Хавьер, пожалуй, еще в состоянии.

И так сижу я себе, не двигаясь. И чувствую запах высыхающего гипса, похожий на дух влажного нутра земли, где отец вместе со своим францисканским облачением и крестиком из черного эбенового дерева, который Гумерсинда сунула ему в негнувшиеся пальцы, уже давно сгнил, сгнила и каждая четка крестика. Сижу я и присматриваюсь к стенам. Те, что я загипсовал первыми, белеют; с них уже сошли серые пятна и разводы, как с кости, выжженной солнцем в зените; те, над которыми я трудился сегодня, пока что только гладкие, серые, в гипсовых рамках. Но самые интересные – вчерашние: будто на них уже было что-то нарисовано, но поблекло. Или было забелено, чтобы спрятать постыдные, отвратительные сцены, от которых мурашки по спине и тошнота. К примеру, жестокого глухого отца, обзывающего своего наследника последними словами, в омерзении которых он не отдает себе отчета, ибо их не слышит, и съеживающегося сына. Вон то пятно – это ли не вжатая в плечи мальчишечья голова?

Говорит Мариано

От матери пришло письмо, пишет, мол, отец взялся за какой-то ремонт в дедовском доме и уже покрасил гостиную на первом этаже – да и пусть себе красит, лишь бы в светлых и приятных тонах; но, на мой взгляд, ему следует заняться огородом. Продлить ряд тополей, отрегулировать ручеек, чтоб, как когда-то, наводнял всю нашу территорию, или разбить живописный английский парк, плавно спускающийся к реке. А можно выкупить соседнее поместье, все там сровнять с землей или переделать в средневековый замок; во Франции это сейчас очень модно. А какая была гостиная – всем известно, деревня деревней, здесь бы нас засмеяли за тот ситчик; а портьеры, а обивка и узоры на ней?! В Мадриде даже князья не купят себе того, что в Париже у каждого банкира. Зато и цену тут заломят. Эх, вот бы устроить себе мадридский дом в парижском стиле! А Дом Глухого переделать на загородную резиденцию. Слегка перестроить, прикрыть этот мерзкий кирпич, а может, дать еще один этаж или мансарду или же пристроить крыло для симметрии? А отсюда привезти мебель, портьеры, все-все, вплоть до дровницы и солонок, вот было бы здорово!

Если он разбушевался в гостиной – еще куда ни шло, хуже, если возьмется за верх и, не дай Бог, велит Фелипе вынести оттуда инструменты. Или же сам, своими жирными, как сардельки, пальцами схватится за скрипку Гварнери или виолончель Ортеги – ведь все может прийти Брюхану в его дурную башку. Надо во что бы то ни стало проследить за этим.

Говорит Хавьер