Сатурналии

В вооруженье, сгибать непокорные конские ноги [Георг. 3, 115 - 117], -

почему Вергилий перенес выучку коня на наездника? "Ведь известно, - [говорит он], - что прыгать и сгибать ноги свойственно коню, [а] не наезднику".

(9) "Добро, - говорит Сервий, - этот вопрос возник у тебя из-за нерадения [в] чтении старинного [писателя]. Ведь потому что наше поколение [уже] далеко ушло от [века] Энния и [от] всего старинного собрания книг, мы не знаем многого [из того], что не укрылось бы [от нас], если бы чтение старинных [писателей] было для нас привычным. Ибо все древние сочинители называли верховым как человека, сидящего на коне, так и коня, потому что он перевозил человека, и они говорили "скакать" не только о человеке, но также [и] о коне. (10) [Вот и] Энний говорит в седьмой книге "Летописей":

С силой большой затем четырехногий всадник и слои

Сами бросились [в бой].

Есть ли какое - [нибудь] сомнение [в том], что он в этом месте назвал верхового самим конем, так как приложил к нему эпитет " четвероногий"?

(11) Так, и "equitare (скакать)", каковой глагол выведен из существительного "equities (верховой)", {61} употреблялся, [когда речь шла] и о человеке, пользующемся конем, и о коне, движущемся с человеком. Ведь и Луцилий, муж, весьма знающий латинский язык, говорит в этом стихе, что скачет конь:

{61 Мы оставили латинское слово в том падеже, в каком оно стоит в оригинале, чтобы между глаголом и существительным было больше сходства по звучанию.}

Скачет, видим мы, копь и нас обгоняет споро.

(12) Следовательно, и у Марона, который был почитателем древней латыни, таким образом нужно понимать [и это]:

научивших наездника прыгать

В вооруженье [Георг. 3. 116 - 117], -

то есть они научили коня перевозить человека:

сгибать непокорные конские ноги [Георг. 3, 118]".

(13) [И тут] Авиен предложил [новый вопрос]: "[Вот стихи]:

...когда здесь, из бревен истесан кленовых,

Конь уж стоял... [2, 112 - 113].

Хотел бы я знать относительно изготовления коня, случайно ли или намеренно он назвал этот род дерева? Ведь хотя поэтической вольности свойственно помещать один [какой-нибудь вид] дерева вместо любого [другого], однако же Вергилий обычно не любит [подобной] беспечной вольности, но [сообразуется] с точным значением в отношении предмета или имени [путем тщательного отбора]". {62} <...>

{62 Последняя фраза обрывается (лакуна). Я дополнил ее по одной из рукописей (см. р. 395, 5) словами electione servire, в отношении которых издатель заметил: поп hercle male.}

Книга седьмая

(1 , 1) Когда, после еды, уже [были] убраны первые блюда, и унесенное сменяют очень маленькие бокалы, Претекстат говорит: "Пища, когда ее принимают, обыкновенно делает [людей] молчаливыми, а питье - разговорчивыми. Но мы и среди питья молчим, словно такого рода пир обречен обходиться без серьезных и даже философских бесед".

(2) И [тогда] Симмах [спросил]: "Действительно ли ты, Веттий, считаешь так, что философии надлежит быть на пирах, а не располагаться в своих святилищах как некой взыскательной и весьма почтенной матери семейства и не путаться с Либером, товарищи которому - буйства, так как ей самой свойственна такая скромность, что не допускает в храм ее отдохновения не только бесстыдства слов, но даже [бесстыдства] мыслей? (3) Пусть нас поучит хотя бы чужеземное наставление и воспитание, почерпнутое у парфян, которые обыкновенно приходят на пиры вместе с наложницами, [а] не с супругами, так как одних [считается приличным] и повсюду водить, и даже развлекаться [с ними], других [же] ради защиты [их] целомудрия подобает видеть только уединенными дома. (4) Неужели бы я посчитал, что философию нужно вести [туда], куда стыдилось заходить [даже] риторическое искусство и общедоступное знание? Ведь греческий вития Исократ, который первым заставил слова, [бывшие] прежде вольно [расположенными], течь по правилам, отклонил просьбу, когда товарищи по пиру просили [его], чтобы он вынес на обозрение что-нибудь из родника своего красноречия. Он сказал: "Чего требует настоящее место и время, [в том] я не искусен; в чем [же] я искусен, [то] не подходит ни для настоящего места, ни для [теперешнего] времени"".

(5) К этим [словам] Евстафий [прибавил]: "Я одобряю твое высказывание, Симмах, в котором ты чтишь философию, которую считаешь величайшей [наукой], с таким благоговением, что думаешь, будто ей следует поклоняться только внутри ее святилища. Но если из-за этого она будет изгнана с пиров, [то] далеко отсюда уйдут и ее питомцы. Я говорю о порядочности и умеренности не менее, чем о благочестии вместе с трезвостью. Ибо о какой из них я бы сказал, что она менее уважаема, [чем другие]? Таким образом, получается, что удаление с такого рода сходок хора этих матрон предоставило бы свободу на пирах одним [лишь] сожительницам, то есть порокам и грехам.