Сатурналии

(15) Затем, когда она увидит, что ей открывается случай [высказаться], она не станет среди кубков говорить о самых своих глубинных тайнах и не станет поднимать запутанные и мучительные вопросы, но [поднимет вопросы] именно полезные и притом легкие. (16) Ведь как среди тех, у кого род занятий - плясать на общих обедах, если кто-нибудь задирает товарищей, чтобы более успешно упражняться в беге или в кулачном бою, [то] его изгонят как никчемного при одобрении [всего] товарищества, так [и] способным следует философствовать за столом [только тогда], когда возможно, чтобы [надлежащую] меру [частей содержимого] в кратере с влагой, рожденной для веселья, создавала примесь не только Нимф, но также и Муз. (17) Ведь если, как [это] необходимо признать, на всякой сходке следует или молчать, или говорить, [то] давайте зададимся вопросом, молчание ли или подходящий разговор был бы приличен на пирах. Ибо если среди еды всегда следует молчать так, как молча судят члены ареопага в аттических Афинах, [то и] не нужно больше спрашивать, должно или нет философствовать за обедом. Но если пиры не будут безмолвными, [то] зачем запрещать достойный разговор, когда беседа допустима, так как слова веселят пирующих больше, чем сладость вина?

(18) В самом деле, если бы ты глубже вник в сокровенную мудрость Гомера, [то тебе стало бы ясно, что] тем смягчающим средством, которое Елена смешала с вином:

Скорбь отгонявшее зелье, забыть заставлявшее горе [Од. 4, 221], -

была не трава, не сок из Индии, но подходящий рассказ, который склонил к веселью гостя, забывшего о печали. (19) Ибо она в присутствии сына повествовала о славных деяниях Улисса:

Подвигов сколько муж могучий свершил и исполнил [Од. 4, 271 (242)]. {1}

{1 Из-за такого расхождения строк, указанных издателем (271) и в переводе А. П. Шуйского (242), привожу греческий текст: п?пн кб? ф?д’ ?сеое кб? ?флз кбсфес?т ?нЮс = сколько совершил и испытал могучий муж.}

Следовательно, она взбодрила душу сына описанием отцовской славы и его отдельных отважных свершений и, таким образом, была убеждена, что к вину было примешано средство против печали.

(20) Ты говоришь, зачем это философии? Напротив, нет ничего столь отвечающего мудрости, чем беседы [на пиршестве], учитывающие место и время, оценку персон, сделанную при обозрении [присутствующих]. (21) Ведь одних будут возбуждать приведенные примеры доблестей, других - "[примеры] благодеяний, некоторых - умеренности, так что даже [те], кто поступал иначе, услышав о такого рода [примерах], часто исправляются. (22) А философия будет таким образом принуждать безрассудных, опутанных пороками, если и это позволяет течение беседы на пиршествах, каким образом Либер принуждает [таких] жезлом с острием, скрытым под обвивающем [его] плющом, потому что она не настолько считает [себя] цензором на пиршестве, чтобы открыто обличать пороки [присутствующих]. (23) Однако подвластные им будут сопротивляться, и такое будет возмущение [у] пирующих, что кажется, будто они приглашены по предписанию такого рода:

...дела закончив, тело предайте

Неге, о мужи - бойцы, и назавтра сражения ждите [9, 157 - 158].

Или как Гомер короче и выразительнее сказал:

Ныне спешите обедать, а после начнем нападенье [Ил. 2, 381].

(24) Следовательно, если возник удобный случай для законного порицания, [то] философ выражает [его] так, чтобы оно было и скрытым, и успешно воздействовало. Что [же] удивительного [в том], если мудрец принудит безрассудных, как я сказал, - хотя иногда он порицает так, что порицаемый, [не подозревая этого], веселится - и покажет силу философии, не высказывающей ничего нескладного, не только в своих собеседованиях, но также и в расспросах? (25) Итак, пусть ее не чуждается ни одно достойное дело или служба, ни одна сходка. Она приноравливается [к ним] таким образом, что повсюду оказывается настолько необходимой, что ее отсутствие становится как бы непозволительным".

(2 , 1) И Авиен [на это] сказал: "Мне кажется, что ты вводишь две новые науки: [науку] расспрашивать и также, пожалуй, [науку] порицать, чтобы вызвать у тех, ради кого затевается разговор, настроение разного рода, так как за порицанием, даже справедливым, всегда следует печаль. Поэтому прошу [тебя], изложи более пространно в [дальнейшем] повествовании то, чего ты коснулся [лишь] слегка".

(2) "во-первых, я хочу, - говорит Евстафий, - чтобы ты понимал, что я сказал не о том порицании, которое имеет вид обвинения, но [о том], которое является подобием насмешки. Греки называют ее скоммой - [насмешкой], не менее, пожалуй, неприятной, чем обвинение, [в случае] если бы она прозвучала некстати; но мудрый выскажет ее таким образом, что она будет не лишена приятности.